Великие писатели



Михаил Ломоносов

Судьба Михаила Васильевича Ломоносова типична для русского гения. Перипетии его личной жизни и сегодня могут служить для написания не одного детективного романа. У него было все: и признание властей, и полное непонимание, и отчаяние, и абсолютное забвение.  Возможно, для некоторых читателей станет удивительным тот факт, что то, о чем мы сегодня знаем и считаем вполне очевидным, сравнительно недавно было еще мало кому известно. А если быть еще более точным, то следует признать, что Ломоносова Россия «открыла» только чуть более ста лет назад — в 1911 году, к 200-летию своего великого соотечественника.
В то время, в начале ХХ века, ни одна отечественная и иностранная энциклопедия не упоминала его как известного ученого. И только один  французский историк химии Ф. Хефер в 1860 году посвящает ему в своем труде лишь несколько вызывающих недоумение строк: «Среди русских химиков, которые стали известными учеными, мы упомянем Михаила Ломоносова, которого не надо смешивать с поэтом того же имени». В это трудно поверить, но все это правда!
Мифы о Ломоносове с начала прошлого века возникали как-то сами собой, сменяя друг друга. Но это были добрые мифы. Они укоренялись в сознании людей как нечто положительное, а по своей сути были знаком уважения благодарных соотечественников к первому большому русскому писателю и ученому, поистине  великому и гениальному. А сама замена истинного на мистическое шла, как сегодня говорят, снизу. Ведь в правдивость деликатных вопросов его личной жизни и судьбы очень многим не хотелось верить. Так уж мы устроены, что грехов за великими соотечественниками не замечаем, а если они и есть, то отвергаем их с предельной жесткостью. Но ведь гений в первую очередь еще и живой человек, и ничто человеческое ему не чуждо.
Первый из мифов о Ломоносове появился с легкой руки другого великого россиянина Николая Некрасова, с его стихотворной «Юности Ломоносова» — о выходце Михаиле из низов. Но Ломоносов не был сыном бедного поморского рыбака, который движимый неведомой силой знаний, пошел за ними в Москву. Это не совсем так. Во-первых, в Москву пришел совсем не мальчик, а взрослый
19-летний юноша, завидный жених, широкоплечий силач. Во-вторых, из очень даже не бедной семьи, а из семьи обеспеченного рыбопромышленника и купца. Кроме земельных наделов, Василий Дорофеевич, по словам его великого сына, человек добрый, но «в крайнем невежестве воспитанный», имел в собственности огромный по тем временам рыболовецкий корабль. В-третьих, в Москву пришел не неуч, а молодой человек, получивший в детстве очень даже приличное по тем временам образование. Любовь к чтению сумела привить сыну рано умершая мать, Елена Ивановна Сивкова, дочь дьякона села Матигоры. «Вратами учености» стали для него «Грамматика» Смотрицкого, «Арифметика» Магницкого, «Стихотворная Псалтырь» Симеона Полоцкого. Ломоносов пришел в Москву уже как сформировавшийся человек, твердо и четко знающий, чего он хочет и как этого достичь.
Некоторые из ломоносовских поступков, усердно скрываемых до последнего времени (непонятно, от кого и для чего), необходимо знать и представлять не для того, чтобы опорочить великого человека, а чтобы глубже понять его бурную и неуемную натуру. А из многих фактов, выглядящих, на первый взгляд, нелицеприятно, как раз и вырастает образ неординарного и интересного человека.
В июне 1734 года в московскую славяно-греко-латинскую академию прибыл обер-секретарь Сената Иван Кириллович Кириллов. Он подыскивал в организованную им оренбургскую экспедицию ученого-священника. Слух об этом быстро дошел до 23-летнего Ломоносова, которому пребывание в академии изрядно наскучило. Недолго колеблясь, он решает изменить свою родословную. Четыре года назад, придя в Москву, он записался сыном дворянина. Теперь же Ломоносов переписал свою родословную, записался сыном священника только с одной целью — он хотел попасть в экспедицию. Но подлог быстро раскрылся, а дело тихо замяли. В Сенате ведь поверили Ломоносову, а спорить с Сенатом  никто из академии не хотел.
Дальше следуют еще более удивительные события. Михайлу Ломоносова из Москвы отправляют в Петербург, где в марте 1736 года кабинет министров России утвердил его кандидатуру  вместе с двумя дворянскими детьми в длительную командировку за границу — в Англию, Голландию и Францию — самые передовые, с точки зрения науки и развития промышленности, страны того времени для «осмотрения славнейших химических лабораторий». На дорогу Ломоносов получает триста рублей, а на ежегодное проживание регламент предусматривает содержание в размере 400 рублей. Деньги по тем временам просто невероятные!
До сих пор все задаются вопросом: почему так везло именно Ломоносову, выходцу пусть и не из бедной, но все же не знатной семьи? Кто  его продвигал и за что? Ведь Ломоносов отличался смелым, если не сказать дерзким, поведением. В декабре 1739 года учитель Ломоносова в германском Фрайберге, горный советник И.Ф.Генкель, письмом докладывает в российскую академию о дерзости своего ученика: «Поручил я Ломоносову работу, которую обыкновенно и сам исполняю, но он мне дважды наотрез ответил: «Не хочу». Далее он страшно шумел, колотил изо всей силы в стену, кричал в окна, ругался». И что же, Ломоносов был наказан? Да все, по большому счету, сошло энергичному юноше с рук!
Но реакция академии все же последовала. Генкель, по письменному указанию из петербургской академии, резко сократил расходы на содержание русских студентов и оповестил всех в городе, чтобы никто и ничего не давал им в долг. Это серьезно обозлило и огорчило Ломоносова, тем более, что в Марбурге дочка его квартирной хозяйки Елизавета-Христина родила ему дочь. Но он ничем не мог помочь своей семье. Да и на питейные заведения, походы в которые он так любил и жаловал, теперь у него просто не было денег. Он самовольно покидает Фрайберг и возвращается к Елизавете-Христине в дом ее матери вдовы Цильх. Именно здесь с ним произошло событие, о котором он молчал целых два года. В церковной книге марбургской реформаторской церкви сохранилась следующая запись: «26 июня 1740 года обвенчаны Михаил Ломоносов и Елизавета-Христина Цильх». Как это произошло, сегодня не может сказать никто. Судя по всему, Ломоносов либо скрыл свое православие, либо сам записался в реформаты. С учетом его характера, второе, наверное, ближе к истине. Так это или нет, но Ломоносову было что скрывать как в Германии, так и в России.
В том же 1740 году в поисках заработка 30-летний Ломоносов по дороге в Дюссельдорф встретил прусского офицера, вербующего рекрутов в королевский полк. По своей стати Ломоносов как никто подходил на роль знатного солдата. Шнапс, предложенный прусским офицером, сделал свое дело — очнулся Ломоносов только в крепости в Везеле. Пришлось бежать не раздумывая. Вернувшись в Марбург, он пишет в Петербург жалобу на Генкеля, отказавшего ему в деньгах и заставившего по причине финансовой нужды пойти на грехи тяжкие. И что же в ответ? Академия присылает Ломоносову сто рублей, но требует его срочного возвращения в Петербург.
Так 8 июня 1741 года молодой ученый, прилично освоивший химию, физику, математику, горное дело и металлургию, приехал в Петербург. Всесильный глава академической канцелярии Шумахер радушно встретил Ломоносова. Это в будущем он станет для ученого «заклятым» другом, самодуром и притеснителем. Именно ему Ломоносов во многом будет обязан проблемами как в науке, так и в личной жизни. Но первая встреча была полна благородного снисхождения к грехам молодости. Правда, все закончилось на уровне разговоров. Не получив никакого предложения для своих талантов и знаний, Ломоносов решил искать помощи непосредственно у самой императрицы. И сделал это просто, в духе того времени — написал великолепные стихотворные оды в адрес монаршей особы.
12 августа 1741 года Ломоносов написал оду в честь малолетнего императора Иоанна. Напечатал. Через две недели написал следующую. И опять напечатал. Но через три месяца на престол вступает новая императрица — Елизавета. Что делает Ломоносов в новой для себя ситуации? Да то же самое, что и раньше, — пишет оду в честь Елизаветы. Стихи новой императрице понравились. На волне успеха, не теряя темпа, Ломоносов подал прошение о приеме в академики. Прошение удовлетворяется. И новый адъюнкт решил обустроить для себя химическую лабораторию, которой до сих пор не было при академии. Но первое прошение по этому поводу осталось без ответа, а на второе пришел категорический отказ. На фоне казнокрадства Шумахера и засилья немцев в российской академии у Ломоносова возникает чувство отчаяния.
К этому  времени он — уже знаменитый поэт и известный ученый, автор научного труда «Первые основания металлургии или рудных дел». И что же он сделал? Да ничего особенного. 26 сентября 1742 года он разобрался с академиками-немцами очень даже по-русски. Под влиянием винных паров и от чувства обиды и досады 31-летний Ломоносов произвел крупное «побитие» академиков. Беднягам крепко досталось от Михаила Васильевича, они пожаловались на адъюнкта самой императрице. И Ломоносова отправили на несколько месяцев под арест. Выйдя на свободу, Ломоносов вынужден был публично просить прощения в конференции у всех академиков. А через несколько дней последовал указ императрицы о восстановлении Ломоносову как поэту прежнего жалованья. Это было прощение.
Заключение пошло Ломоносову на пользу. Именно находясь в тюрьме, он с усердием занялся литературными занятиями. И именно в тюрьме написал одни из самых лучших своих строк: «Лице свое скрывает день; Поля покрыла мрачна ночь; Взошла на горы черна тень; Лучи от нас склонились прочь; Открылась бездна звезд полна; Звездам числа нет, бездне дна». Это «Вечернее размышление о Божием величестве…». Хотя Пушкин отзывался о его одах весьма скептически: «Оды его... утомительны и надуты. Его влияние на словесность было вредное и до сих пор в ней отзывается. Высокопарность, изысканность, отвращение от простоты и точности, отсутствие всякой народности и оригинальности — вот следы, оставленные Ломоносовым». Но Белинский эту оценку опроверг, признав Ломоносова «Петром Великим нашей литературы».
Лишь полтора века спустя после смерти Ломоносова, к его 200-летию, был серьезно поставлен вопрос: что такого значительного сделал и достиг Ломоносов? В связи со столь знаменательным событием Российская академия наук решила не только осмыслить и оценить труды великого соотечественника, но и утвердить национальный престиж по многим направлениям в науке. За изучение наследия Ломоносова взялся  профессор физической химии Борис Николаевич Меншуткин. Он перевел с латинского и немецкого не только основные труды Ломоносова по физике и химии, но и его личную переписку и личные заметки. Выяснилось, что для своего времени все научные работы Ломоносова были настолько передовыми, что должны были оставить след в мировой науке. Но не оставили.
Ломоносовым была организована самая передовая лаборатория того времени, он ставил интересные и точные опыты, писал статьи, делал в них точные и емкие выводы. Он изучал жидкое, твердое и газообразное состояние тел, а на основе своих выводов сделал и практическую работу по разработке точной термометрии. Точность измерений Ломоносова в десятки раз превышала подобные измерения в то время в Европе. Ломоносов одним из первых (если не первый) дал опровержение общепринятой теории флогистона — особой материи огня, которой никто никогда не видел и не мог получить. Слово «флогистон» я пишу с маленькой буквы потому, что это не фамилия ученого, а термин, введенный для обоснования теории горения в ХVII века Иоганном Бехером и Георгом Шталем. Но диссертация Ломоносова о причине тепла и холода подверглась жестокой критике. Впрочем, Ломоносов не был бы Ломоносовым, если бы не нашел и в этой ситуации  выход — он отправил свою диссертацию Леонарду Эйлеру, в то время практически единственному крупному ученому в России, который понимал и отдавал должное трудам Ломоносова.
Характер поморского рыбака был жестким. Ломоносов никогда и ни перед кем не робел, но понимал, что во всех спорах его оружие — чистый и точный опыт. Он умел держать удар, в том числе и  в таких тонких делах, как блестящая литературная работа «Записки по русской истории». Они и сегодня вызывают немало споров и интереса. Но литературная деятельность была для него, как сегодня сказали бы, возможностью доступа к первому лицу страны и собственного пиара. Скорее всего, это была работа для души. Основной все же была наука.
После работы о тепле и холоде Ломоносов провел эксперимент, который принес еще одно общепринятое опровержение и стал настоящим мировым открытием. Ломоносов поставил под сомнение опыты знаменитого английского химика Роберта Бойля и экспериментально доказал закон сохранения материи. Это был классический опыт с окислением свинцовых пластин в запаянном сосуде. Взвешивание на точнейших собственных весах сосуда до и после нагревания Ломоносовым показало — вес не меняется, при всех превращениях материя сохраняется. В то время подобных опытов никто не ставил. Их не поняли и не приняли. Лишь спустя 17 лет опыты Ломоносова повторил великий француз Лавуазье. Повторил — и получил мировое признание. А все работы Ломоносова просто забыли. Всего лишь… на полтора столетия. Они были не нужны российским властям того времени, в цене и в моде были иностранцы.
Ломоносов пережил не только свое второе, но и третье рождение. Летом 1934 года из Ленинграда в Москву переезжала Академия наук СССР в полном составе. Одним из пассажиров этого поезда был только что избранный в академики Сергей Иванович Вавилов. Помимо научных интересов в области физики Вавилов был страстным любителем истории этой науки. Среди всех известных работ того времени у Вавилова была и работа «Оптические работы и воззрения М.В. Ломоносова». Вавилов в те годы увлекался оптическими изысканиями и для своего исторического труда выбрал именно работы Ломоносова.
Стараниями Вавилова многие работы Ломоносова по оптике были впервые прочитаны и опубликованы в 1934 году. Их встретили с восторгом, но вместе с тем — с печалью и досадой. Оказалось, что даже сам термин «физика» был введен в научный обиход в России Ломоносовым. Дмитрий Кантемир писал это слово через «с» и пытался заменить слово «физика» на русское понятие «естественница». Если бы не Ломоносов, изучали бы наши дети сегодня в школе «естественницу».
Вавилов нашел считавшиеся долгое время пропавшими сочинения Ломоносова 1762 года «Об усовершенствовании зрительных труб». Судя по записям Ломоносова, ему первому удалось построить принципиально новый зеркальный телескоп. Но в то время этого никто не оценил. Лишь четверть века спустя англичанин Вильям Гершель сделал точно такой же инструмент. И именно ему история отдала первенство в этом изобретении нового телескопа.
Идея усовершенствования зрительных труб пришла к Ломоносову не сама по себе. Ей предшествовало событие, в котором участвовали все астрономы Европы. 27 мая 1761 года наблюдалось редкое небесное явление — прохождение Венеры по диску Солнца. Стараниями Ломоносова была отправлена астрономическая экспедиция в Сибирь и устроены две обсервации в Петербурге. Сам же Ломоносов наблюдал столь редкое явление у себя дома с помощью сконструированной им же трубы. Он не только просто наблюдал это явление, но и дал четкое объяснение увиденному. Ученый определил огненный ободок как весьма «знатную атмосферу Венеры». Догадка Ломоносова в то время получила свое научное подтверждение только в наши дни с помощью космических зондов.
Через год после этого Ломоносов публикует свою теорию света, построенную на экспериментах с преломляющимися линзами. Он пытается соединить оптическую и химическую теории, ищет химические элементы, соответствующие трем основным цветам. А в итоге неожиданно постигает секреты античной мозаики. И сегодня на втором этаже Санкт-Петербургского отделения Академии наук России во всю стену над лестничным маршем висит чудом сохранившаяся мозаика знаменитой Полтавской битвы, выполненная Ломоносовым. Блистательная работа, соединившая в себе качество высокого художественного творения и мастерство исполнения цветных стекол.
Мозаика так увлекла Ломоносова, что он обратился в Сенат с просьбой выделить деньги и землю для завода по производству мозаики. Но получил отказ. Тогда он решил обратиться непосредственно к императрице — она не раз оказывала ему свою монаршью милость. Слава первого писателя в России давала ему многое. К 40-летию Ломоносова в 1751 году императрица произвела его в коллежские советники с жалованьем 1200 рублей в год. В случае с мозаичным производством все развивалось по тому же сценарию — 15 марта 1753 года Елизавета своим указом выделила Ломоносову землю под фабрику и 211 душ крепостных крестьян. В высочайшей грамоте говорилось, что эта фабрика не будет отнята ни у Ломоносова, ни у его потомков, если «будет содержаться в добром порядке». Но, увы, бизнесменом Михаил Васильевич оказался никаким. Фабрика вместо ожидаемых доходов приносила ему одни убытки. Постоянные долги не лучшим образом сказывались на его характере.
***
250-летие великого россиянина, как по мановению волшебной палочки, совпало с первым полетом человека в космос. Весной 1961 года в тихом особнячке, подаренном еще Сталиным, на Воробьевых горах в Москве (правда, тогда они назывались Ленинскими горами) ученый с мировым именем, член практически всех академий мира Петр Леонидович Капица заканчивал свой доклад для торжественного собрания в академии наук в честь 250-летия со дня рождения Ломоносова. В докладе он писал о нем так: «Говорить о Ломоносове приятно. Как приятно общение с одним из самобытнейших гениев в истории человеческой культуры. Говорить о нем горько, потому что тогдашнее окружение императрицы мало ценило Ломоносова как ученого. Его ценили прежде всего как поэта. За одну из своих хвалебных од Ломоносов получил от царицы две тысячи рублей, что было больше, чем его трехлетнее жалованье в академии наук. Значение его научных занятий не было понято чиновниками. Вот, например, его опыты и исследования по электричеству. Они ведь известны не научным результатом, а тем, что привели к смерти Георга Рихмана, убитого грозовым разрядом. Между тем эти работы подтолкнули Ломоносова к выдвижению гипотезы, которая верна и поныне. Ломоносов понимал большое значение развития науки в России, необходимость поднятия высшего образования, добивался открытия в Москве университета, но сам не мог уделять научной работе столько времени, сколько ему хотелось. По-видимому, по натуре он не был учителем, он не оставил после себя учеников. Со своей исключительной фантазией Ломоносов мог бы быть руководителем большой научной школы. Но условий для создания такой школы в России того времени не было. Ломоносов был предоставлен почти полному одиночеству. За развитием науки ему приходилось следить по литературе, которая была тогда скупой. Личного контакта с крупнейшими учеными у него не было, так как Ломоносов, ставший ученым, ни разу не выезжал за границу. А иностранные ученые для общения с ним в Петербург не приезжали, справедливо полагая, что тогдашняя академия наук России не представляла для них интереса».
Вот так. Типичная судьба русского гения, не более. Читая биографии Петра I и Ломоносова, невольно ловишь себя на мысли, что их нужно не читать и рассказывать отдельно друг от друга, а изложить в форме, подобной плутарховским «Сравнительным жизнеописаниям». Еще Пушкин, несмотря на временную разбежку их жизни, прямо называл Ломоносова «великим сподвижником великого Петра». Михаил Васильевич многое знал и понимал. «Не должен никому — кроме России» —  в этих его словах вся правда и вся высота Ломоносова. А Россия тоже многим обязана ему.