История и современность



Война и мы

Маме становилось страшно при одном упоминании немцев. Она никак не могла забыть, как всей семьей стояли по грудь в болотной жиже в зарослях, которые до и после войны назывались Магдэлиной Лозой. Маме было девятнадцать, когда на втором году войны у маминой мамы, которая для меня была бабушкой Ольгой, родилась двойня — Люба и Вася. Мама с братом Иваном, который был на два лета моложе ее, во время облав в том болоте держали близнецов на руках. В год те уже понимали ужас происходящего, и, если кто-нибудь говорил «Тихо! Немцы!», тут же замолкали.
А немцы с полицаями расхаживали по берегу канала, покрикивали: «Хальт! Штоп! Нах хаус!» и постреливали по тому лозняку, который тянулся на несколько километров. Они догадывались, что в зарослях прячутся люди, но сами в болото не лезли. Маме всю жизнь те облавы возвращались во сне, и она кричала: «Спасите!!!». Отец будил ее, иногда убеждая, что никаких немцев нет, иногда чертыхаясь: «Опять отдохнуть не даст». 
Мы от того крика тоже просыпались. Нам всем — детям первого послевоенного поколения — пришлось взрослеть в отзвуках той войны, потому что от них некуда было деться ни большим, ни малым. Болели раны бывших солдат и партизан, уходили на небеса лишь недавно вернувшиеся домой в шинели, на костылях. До сих пор не совсем представляю, как управлялся с косой и косил наравне со всеми мой дядька Яков Шевчук, если средний палец на его правой руке был словно приклеен к ладони после ранения. В одном из боев он ехал на броне танка в составе десанта, а в танк попал снаряд. Истыканный осколками, дядька несколько месяцев пролежал в госпитале. Даже через тридцать лет после войны родственники жены знали, что во время застолий нельзя петь «о тех, кто командовал ротами, кто умирал на снегу», потому что у бывшего капитана-артиллериста Станислава Живицкого начинались рыдания. Все понимали — дело не в песне.
Недавно в одном московском журнале прочел стихотворение, в котором о нас — послевоенных детях — сказано весьма точно:
Я контужен войною,
На войне не убит.
За отцовской спиною
Мое детство стоит…
Мы росли под постоянные разговоры о той войне. В наш дом на краю леса зимними вечерами приходили дядька Иосиф — на фронте был минометчиком, дядька Григорий — бывший связист. Мой отец воевал в партизанском отряде. После пересудов о сене, об отелах разговор заходил о войне. В хате дым стоял коромыслом — постоянно курил дядька Иосиф. Он с войны носил в кармане ружейную маслёнку, у которой было две пробки. Под одной хранился мелко накрошенный самосад,  под другой — магазинная махорка. Из тех разговоров до сих пор запомнилось то, что тогда удивляло. А удивляло, что никто из них не хвастался подвигами. Говорили о случаях казусных, связанных с неожиданной опасностью, о везении. Иногда от хохота в хате дребезжали оконные стекла.
Дядька Гриша вспоминал, как во время прокладки линии связи он с совсем молодым бойцом наткнулся на немцев. Дернул затвор автомата, а тот не поддается. Еще и еще, а затвор ни в какую. Хана, подумал, на молодого ведь — какая надежда. А молодой сорвал с плеча карабин, первым выстрелом свалил одного немца, вторым другого. Третий бросился в лесок. Только тогда дядька Гриша заметил, что не снял ППШ с предохранителя. Все заходились от смеха, а меня удивляло, зачем он это рассказывает, ведь сплоховал же. Не понять было пацану, что  они продолжают выпускать пар и рады, что обошлось…
Из отцовских рассказов запомнился случай на железной дороге, которую партизаны пришли рвать в одну из ночей. Из-за фронта уже доставляли толовые шашки, похожие на кусок мыла, да бикфордов шнур, который нарезали кусками специально рассчитанной длины, чтобы успеть отбежать. Ту мину достаточно было приложить к рельсу, песочком присыпать, чтобы не отваливалась. И так несколько штук подряд. А потом — поджигай шнуры и уходи. Каждый взрыв вырывал полуметровый кусок рельса, который улетал метров на пятьдесят или сто. Потому шашки толовые клали с расчетом, чтобы уходить в одну сторону, а куски несло в другую. Но однажды случилось так, что подожгли шнуры, двинулись назад к лесу, а навстречу — немцы или полицаи. И уже огонь ведут. Пришлось уходить туда, куда должны были лететь те самые куски рельсов. И они полетели над головами со страшным свистом. Слава Богу, говорил отец, что дорожная насыпь была высокой, что отбежали еще не на те сто или сколько там метров. За насыпью было камышистое болотце, к которому боком примыкало открытое поле. Преследователи сосредоточили огонь на камышах, а партизаны рванули полем, где, казалось, спрятаться невозможно. И тем спаслись.
— Повезло! — констатировали дядька Иосиф и дядька Григорий.
Иногда приходил муж моей крестной мамы дядька Степан, который был пулеметчиком. Он который уже год удивлялся, что из раненой выше колена ноги кровь била цевкой толщиной с палец. Даже показывал свой указательный палец, довольно большой, потому что сам был мужчиной крупным. А меня грызло недоумение, почему он не говорит, как отбил атаку или как сам шел в атаку наперевес с РПД…
Мы тоже представляли себя в боях, постоянно играя в войну. Лесок возле начальной школы часами оглашался нашими глотками: «Бах! Бах! Бах!». Да, в том стихотворении о нас верно сказано:
Только радость с бедою
И Победы озноб
Да отцовской звездою
Оцарапанный лоб.
Мама в таких разговорах не участвовала. Крестилась и вздыхала: «Иванко! Иванко!». Иван с фронта не пришел. Вернувшийся домой муж сестры Мани сказывал, что во время боя, передвигаясь по-пластунски, наполз на мину. Недавно в российской базе данных «Мемориал» нашел сведения, что гвардии рядовой 102 гвардейского полка Старинович Иван Васильевич скончался от ран в полевом госпитале 16 декабря 1944 года и похоронен в Радомском воеводстве Польши. Было ему девятнадцать лет.
Наш «отцовской звездою оцарапанный лоб» тоже саднит всю жизнь. Когда работал в Бресте, руководитель Брестского района Леонтий Адамович Ивчин рассказал, как по дороге в Домачево, когда «Волга» выскочила из-за поворота, еще молодой водитель выдохнул: «Немцы!», ударил по тормозам и пошел на разворот. Потом смущенно опустил голову на руль: «Кино снимают». Впереди стоял танк с крестом на броне, расхаживали парни со «шмайсерами», а рядом — камеры, софиты. Снимался телефильм «Государственная граница».
Тогда же собиралась в эвакуацию и моя жена с дочками, проснувшись среди ночи от артиллерийской канонады (у меня была командировка). На то же время приходится и рассказ младшей дочки Наташи. Она с подружкой гуляла в Брестской крепости — там нет машин, больше простора для игр и место необычное. И вот идут они, а на мостике… «стоит немец с автоматом и ест мороженое». Дети остановились, а тот вдруг говорит:
— Девочки, хотите мороженого?
— Мы как дали драпака…
Совсем недавно Наташа со своей дочкой и мужем вернулись из Германии. И снова с хорошим настроением. От нынешних немцев они ни разу не встречали недоброжелательного отношения. Сам бывал в Германии не раз, потому подтверждаю сказанное. Поначалу это  удивляло. Теперь нет. Да что там поездки! Три года назад двоюродная племянница вышла замуж за немецкого парня. Его дед в сорок первом дошел до Смоленска, ее дед — в сорок пятом до Берлина. Их нет, а у внуков растет общий ребенок. 
К чему это? Да к тому, что упоминание о немцах уже не заставляет вздрагивать, о них снова говорят как о трудолюбивой и высококультурной нации. Недавно польский министр иностранных дел сказал им: «Вы — главная страна в Европе, сделайте все, чтобы сохранить европейской единство» — речь шла о ЕС. А ведь министр представляет народ, не раз страдавший от немецкой агрессии. Но Германия на самом деле очень важное государство в Западной Европе. Если она заболевала — нездоровилось всем, в чем все не раз убеждались. Так пусть она будет во всех смыслах здорова.
Можно не сомневаться, с этим пожеланием согласились бы, появись такая возможность, наши отцы и деды, как вернувшиеся с той войны, так и навсегда оставшиеся на ней. Но надо обязательно сказать, что всем им должна быть благодарна и сама Германия. Это они больше всех сделали, чтобы избавить немцев от ужасной болезни, какой был гитлеризм. В  этом их главная заслуга — живых и мертвых. И как бы кто ни пытался мазнуть победителей, эта заслуга обрекла их — иначе не скажешь — на вечную благодарность потомков тех, кто воевал по обе стороны фронта. Ведь страшно подумать, что стало бы с нами, Германией, всей планетой, если бы та немецкая болезнь затянулась.
Нынче многие сетуют, что молодежь хотя и отдает должное ветеранам, уже меньше знает о той войне. Надо ли в этом видеть только плохое? Жизнь должна меняться к лучшему, значит, вряд ли воспоминаниям о военных тяготах и ужасах следует быть в ней главными. В Древней Греции после каждой войны вступал в силу закон, запрещающий вспоминать о военных обидах, так как память о них может стать поводом для новых обид.
Подчеркнем, однако, что запрещалось вспоминать об обидах, а не о победах.
Те древние греки были умными людьми, иначе кто бы их помнил две тысячи лет…