Великие писатели



КОРОЛЬ СМЕХА

По стремительности восхождения на литературный олимп Аркадию Аверченко не было равных. В Петербурге, куда приехал из провинциального Харькова, где без пользы для себя и всех окружающих провел целых пять лет в унылой конторе, он сразу же стал своим! Произошло это в 1908 году.
Его первый рассказ был опубликован в местном журнале в Харькове в 1905 году. Успех был стремительным и моментальным. А служба была заброшена сразу же. Его уволили со словами: «Вы хороший человек, но ни к черту не годитесь для работы». И осталась будущая звезда фельетонов без куска хлеба и даже намека на получение работы. Но судьба улыбнулась ему. В это время он познакомился с неким старичком по фамилии Черновицкий, который и посоветовал ему уехать в Петербург. «В Петербурге интереснее голодать», — это было трогательным напутствием Черновицкого начинающему литератору.
Однажды в Петербурге секретарша прервала заседание редколлегии журнала «Стрекоза», сообщив главному редактору, что некий господин Аверченко хочет видеть его. Милая и исполнительная барышня предположить не могла, что своими пухленькими губками и редкой обязательностью она объявила о начале новой эпохи, и не где-нибудь, а в истории русской юмористики.
Со свойственной ему решительностью Аверченко быстро закрыл «Стрекозу» и через два месяца читатель увидел новый журнал — «Сатирикон», который он же и возглавил. Корней Чуковский уже на склоне лет часто вспоминал, что сатириконовцы были неразлучны. Увидев одного, можно было с уверенностью сказать, что где-то рядом и все остальные. Впереди всей команды всегда шел Аверченко.
Попасть в редакцию можно было только через ресторан. В ресторане нередко и проходили заседания редколлегии. За столом сидели постоянные авторы — Тэффи, Саша Черный, Добужинский, Бакст, Алексей Толстой, Осип Мандельштам, Николай Гумилев, Куприн... У Аверченко всегда был нюх на таланты. Он первым издал книгу Александра Грина, вытащил на страницы журнала бунтаря Маяковского. С Маяковским он сильно рисковал. Репутация «Сатирикона» была безупречной, а Маяковский слыл грубияном с дурным вкусом.
«Сатирикон» раскрепостил русский смех, Россия наконец начала просто смеяться. Но все это было до поры до времени. Постепенно юмор «Сатирикона» перестал быть беззлобным и переродился в политическую сатиру. Критики высмеивали всех и вся. Вплоть до царя, которого Аверченко считал непрофессионалом в деле управления государством.
Февральскую революцию сатириконовцы встретили с восторгом. На обложке журнала после образования Временного правительства большими буквами значилось: «Да здравствует Республика!». Но революционный энтузиазм быстро иссяк.
Аверченко понимал, что происходящее в России не имеет ничего общего с марксизмом. В номере, посвященном юбилею Карла Маркса, под портретом классика он написал: «К. Маркс родился в Германии, похоронен в России».
Революция полностью перевернула сознание Аверченко: «Что ж, тогда остается один выход. Убить. Да. Воткнуть нож в спину. И не один, а целую дюжину. 12 острых, не знающих жалости ножей, которые принесут смерть. Или лучше 13? Нет. Могут подумать, что это ритуальное убийство. Но это не так, это месть. 12 ножей воткнуть в ненавистную спину. Ничего себе наслаждение! Стоп. Значит, одна только мысль о чудовищном злодеянии уже меня радует. Делает просто счастливым. Меня? Да что же это?». Такие мысли постоянно преследовали Аверченко.
Как могло это вообще прийти ему в голову? Ему, остроумному и жизнерадостному русскому писателю начала ХХ века. Ведь он уже состоялся. Коронованный король смеха. Создатель, возможно, самого лучшего юмористического журнала столетия.
После революции «Сатирикон» закрыли. И Аверченко пришлось бежать из Петрограда. Как выяснилось, он всего на несколько минут разминулся с чекистами, которые пришли его арестовывать. После долгих мытарств он оказался в Крыму.
Утром 25 октября 1918 года он проснулся с чувством, что у него отняли все. При мысли о том, что всего год назад он покинул Петербург, и той России, к которой привык, больше нет, ему становилось дурно. Что успел взять с собой? Он не помнил. Он бросал в чемодан первое, что попадалось под руку. Например, большую старую шкатулку. А что в ней? Открыв, он внезапно онемел. Там была книга Льва Толстого.
А потом началась такая тоска, что, казалось, от нее нет спасения. Он и представить себе не мог, что его родной город станет столицей того, что осталось от российской империи: тысячи беженцев, верные присяге войска собрались здесь вокруг генерала Деникина и адмирала Врангеля с единственной надеждой — вернуть прошлое.
12 ноября 1918 года по случаю годовщины основания Добровольческой армии в Севастополе в театре городского собрания был устроен концерт. На сцене — Аверченко и Тэффи. Пресса писала: «Театр был переполнен. Знаменитый Аверченко рассказывал свои новые вещи, будил мягкую улыбку и ласковый добрый русский смех».
Это был один из его шагов по спасению отечества. Вторым шагом для него (невероятным — как для человека независимого) было то, что он стал по заказу генерального штаба барона Врангеля писать прокламации.
«В Москве сейчас полный порядок. Нет грабежей, на улице чистота. Грабить больше некого, сорить больше нечем. Работают все театры — от анатомического до театра военных действий. Слухи о прекращении промышленности в Петербурге ложны — чрезвычайки, например, работают круглые сутки. Сырья сколько угодно. Большевики, захватив почти всю Россию, уже громко и ликующе поют свою победную «Песнь торжествующей свиньи».
Следующим шагом стал выход газеты «Юг» в Крыму. В каждом номере большая половина материалов — его. Так Аверченко никогда не писал. Смешно писать уже не получалось. Ему самому казалось, что эти строки вышли из-под пера другого автора. Он прочитал рецензию на свое новое творчество и даже не удивился. Прежний Аверченко умер. Так в рецензии и было написано.
В августе 1919-го Белая армия начала свое победное наступление. Казалось, скоро конец всему. Аверченко в своих фельетонах высмеивал новые порядки большевиков, а газеты всего мира их перепечатывали.
Но к концу октября 1920-го положение врангелевской армии стало безнадежным. Аверченко впервые не хотелось шутить, он не чувствовал ничего, кроме ненависти. Вот тогда и пришла мысль о дюжине ножей в спину революции. Так он и назвал свою книгу.
Картонным ножом большевизма не победить, говорили ему одни. Творчество и злость плохо совместимы, замечали другие. Но услышал он мнение и оттуда, откуда вовсе не ожидал. «12 ножей» дошли до адресата — отзыв Ленина появился в газете «Правда».
«Интересно наблюдать, как до кипения дошедшая ненависть вызвала и замечательно сильные, и замечательно слабые места высокоталантливой книжки. Она заслуживает перепечатки. Талант нужно поощрять», — писал Ленин. И случилось невозможное: из всех эмигрировавших писателей в России начали печатать только Аверченко! Но карикатуры на автора были просто убийственными. Для Аверченко это стало ударом. Он не знал, что вождь мирового пролетариата пояснил свое решение просто: «Чтобы бить врага, нужно его изучить».
Аверченко горько шутил, что советская власть так хорошо к нему относится, что он хочет создать общество защиты от хорошего отношения. Заочная переписка с Лениным подходила к концу. Аверченко понимал, что в лице своего главного адресата он нашел не менее талантливого сатирика. Только эта сатира была сугубо политической и в какой-то степени трагической. Нужно отдать должное первым руководителям Советской России — с юмором у них было все в порядке. И у Ленина, и у сменившего его Сталина, который постоянно подчеркивал Самуилу Маршаку, что тот был главным редактором газеты «Россия» в деникинской армии. Подчеркивал и удивлялся. Подчеркивал то, что власть простила Маршаку это, а удивлялся тому, что в белогвардейской газете главный редактор — еврей.
Аверченко последним зашел на борт последнего парохода, увозящего последних русских беженцев в Константинополь. Картонные ножи оказались смешны. Но ведь он никогда и не выносил вида оружия.
В эмиграции не бедствовал. Его знали во всем мире. Прага встретила писателя так тепло, что растаявший от гостеприимства Аверченко выучил чешский язык. Жил он в отеле «Zlata Husa», лучшем отеле Праги, получал большие гонорары и письма от поклонниц. У него было все, кроме одного — России. Он заболел тоской по родине. Кто мог понять трагедию русского писателя, который писал по-русски, затем его переводили на другие языки, а уже в России снова переводили с иностранного на русский?
Больному сердцу не помог даже лучший чешский курорт. Лекарства от болезни «тоска по родине» нет и по сей день. В ночь на 12 марта 1925 года его не стало...
В одной из своих последних работ он написал: «Когда я думаю о былой, канувшей в вечность России, больше всего умиляет, до чего же это была богатая, изобильная, роскошная страна. Если годы повального грабежа не могут истощить ее богатства. Закрою глаза и чудится мне старая Россия большой помещичьей усадьбой. Ах, как хорошо знать, что ты под гостеприимным кровом русского хлебосола. Что когда ты погасишь лампу, в окно к тебе будут заглядывать бледные русские звезды. Все задремывает. И скотина в хлеву, и хлеб в закромах. Все спит, плотное, солидное, накопленное не в год, не на год, а так, чтоб еще и внукам досталось».