Великие писатели

№30 от 25 июля 2013 года

Статья

Комментарии (0)

Фаддей Булгарин

Время выхода булгаринского романа — это время, когда Пушкин и Булгарин давно уже не друзья. И даже не хорошие знакомые. При каждом удобном случае в адрес противника как с той, так и с другой стороны выпускаются стрелы эпиграмм и колких слов. Булгарин знал и понимал, что публикация критической статьи на VII главу «Евгения Онегина» принесет ему большие неприятности. Пушкин пожаловался Николаю I. Царь указал на это Бенкендорфу, и проблемы «Северной пчелы» стали набирать обороты. Из III отделения часто присылали анонимные статьи для публикации, постоянно брали материалы на согласование, но Булгарин был упрямым редактором. Бенкендорф все понимал и многое ему прощал. Но даже Бенкендорфу было невозможно игнорировать фразу царя: «Булгарина и в лицо не знаю, и никогда ему не доверял». Николай I предложил запретить публикации критических статей о литературных произведениях, а если это возможно, то и закрыть журнал вовсе. Бенкендорфу с невероятными усилиями удалось отстоять «Северную пчелу».

В «Северной пчеле» Булгарин сделал революционную по тем временам вещь — он стал печатать фельетоны, написанные от первого лица. Для многих это звучало дико: как так, литературное издание говорит языком улицы! Но издательская интуиция не подвела Булгарина, читательская аудитория мгновенно выросла в разы. Булгарин был нужен всем литераторам как никто другой. Он платил деньги, и немалые, за изданные произведения. Но все окружение пушкинского круга всегда имело двойные стандарты в литературе. Они не отказывались от больших гонораров и гордились огромными тиражами своих книг, но основой их литературного мировоззрения была элитарность. Они не хотели и не могли признать право массового читателя, читай — народа, на доступ к произведениям литературы, а вкусы массовой публики попросту презирали.

Правда это или нет, ни тогда, ни сегодня не может сказать никто. Но Пушкину приписывается анекдот про Булгарина, в котором он высказывает мысль о том, что не пора ли его убить. Однако фактом является то, что по совершенно пустячному поводу барон Дельвиг вызывал Булгарина на дуэль. Тот отказался стреляться с подслеповатым Дельвигом, сказав: «Передайте барону Дельвигу, что я на своей жизни видел больше крови, чем он чернил». Дельвиг был крайне раздосадован не самим отказом, а тем, как это Булгарин сделал. Он написал Булгарину ругательное письмо с подписями многих известных литераторов того времени из числа их общих знакомых.

Но убивать Булгарина не пришлось. Количество слов перешло в их качество, незавидное для Булгарина. И к середине 40-х годов ХIХ века имя Булгарина стало синонимом ничтожества в литературном мире. Извечная русская традиция, когда нет борьбы идей, а есть борьба людей, оказалась верна как никогда. Литературный марафон по дискредитации имени Булгарина для многих из тех, кому он помогал публиковаться и кого защищал, оказался вполне успешным. Кроме доносов на Булгарина в обществе не хотели видеть ничего другого. И чем гнуснее была ложь, тем охотнее в нее верила вся светская российская тусовка того времени.
Весной 1847 года над Булгариным сгустились тучи. Поводом стал выход в «Северной пчеле» баллады графини Ростопчиной «Насильный брак». Николай I усмотрел в этой истории аллегорию взаимоотношений между Россией и Польшей. Новый глава III отделения граф Орлов не стал спорить с императором. Николай заявил: «Старый барон — это я, а невеста — это Польша». Решение было жестким и однозначным: он велел разобраться с редактором-поляком.
У Булгарина никогда не было конфликтов с III отделением. У III отделения никогда не было к нему претензий. Претензии высказывал император, а все это доводилось до Булгарина.
Он умер тихо и незаметно в 1859 году, растворившись во времени и пространстве. Все сделанное им воспринималось как нечто привычное и само собой разумеющееся. Булгарин оставил после себя большое число сомнительных анекдотов и несколько сочинений, которые никто не читает и мало знает даже о том, что они существуют. Но до конца своих дней он был убежден в обратном.

Именно Булгарин сделал перевод на русский язык «Трех Будрысов» Адама Мицкевича, он содействовал выходу в свет его поэмы «Конрад Валленрод». А когда ссыльный Мицкевич приедет в Петербург, Булгарин даст в его честь торжественный обед. Помощь Мицкевичу дорого обойдется Булгарину, сенатор Новосильцев напишет на Булгарина донос. Пушкин же, в свою очередь, примет за честь не заметить всего происходящего. Булгарин также первым окажет помощь начинающему гениальному провинциалу — первые серьезные деньги за свои публикации Гоголь получит от Булгарина.
И все же как быть с его взаимоотношениями с Пушкиным? Мог ли Булгарин не разглядеть талант и гениальность русского поэта? Думается, что нет. Он вполне отдавал себе отчет в поэтическом таланте Пушкина. Но в их взаимоотношениях все было гораздо проще и сложнее. Это был личный спор двух талантливых и очень амбициозных людей. Их ведь многое объединяло, и у того, и у другого с рождения родным языком был не русский язык. У Пушкина — французский, а у Булгарина — польский. Для обоих литература стала профессией, и оба они состоялись прежде всего как русские литераторы. Пушкин поднял на космическую высоту русскую поэзию, а Булгарин стал родоначальником того, чего нет ни в одной стране мира — «толстых» литературных журналов. Чтение литературных произведений стало массовым в России именно благодаря Булгарину. Но было и другое: у Пушкина была своя родина и покровительство первого лица России, Булгарин же был непобежденным поляком побежденной Польши.
По характеру, мировоззрению, социокультурным традициям они были совершенно разными. Пушкин мог жить и творить, Булгарин же был вынужден приспосабливаться к жизни. Нам ли судить его? Это очень тонкий вопрос — национальное самосознание. Особенно когда речь идет о поляках. Удивительна его резкая самостоятельность и твердость польской исторической концепции, заложенная в генетике каждого носителя этой нации. Для многих восточных славян капитуляция была способом самовыживания, для чехов, к примеру. Но только не для поляков. Поляков никогда не смущало их численное несоответствие в конфликтах с Россией или той же Германией и не тяготила зажатость между этими двумя грандами европейской политики. Восстания для них всегда были способом выживания и самовыявления. Обреченные на поражения и, казалось бы, утратившие свое существование, они внезапно собирались с силами в нацию с совершенно особой европейской культурой. Их никогда не тяготила относительная малочисленность, они всегда ощущали себя великой нацией, пусть даже самой малой из всех существующих на земле. Эта черта, характерая для поляков, для многих является привлекательной, но для многих — неприятной и чужой. К этим вторым, скорее всего, и относился Пушкин.
 Российско-польские отношения никогда не были простыми ни сегодня, ни сто или двести лет назад. Высшая российская власть того времени пыталась встроить польскую элиту в свою систему власти. И не просто встроить, она благоволила к ней. Более того, с пониманием отнеслась к многим из них, кто воевал в Отечественную войну 1812 года на стороне Наполеона. Да, были и конфискации имущества, и поражения в правах, но элитарный социальный лифт через совсем непродолжительное время был открыт практически для всех. Но то, что получилось в других присоединенных национальных окраинах, не получилось с Польшей. Генетический код польской элиты сломать не удалось никому. Поляки, а, пожалуй, кроме них еще и евреи, не растворяются в новой национальной среде, они не ассимилируются. И никогда не забывают о своей исторической родине, где бы они ни находились. Кто-то это принимает и с восторгом к этому относится, а кто-то нет. С точки зрения науки, данный факт объяснить невозможно.
Польский фактор оказался принципиальным и в конце ХХ века. Многие события нашей недавней истории мы оцениваем сквозь призму событий времени перестройки, персонифицируя ее с деятельностью Михаила Горбачева. Но более серьезные факты говорят немного о другом. Распад социалистической системы предопределил не 1985-й и не 1991 год, а год 1982-й. Точнее сказать, встреча президента США Рональда Рейгана с Папой Римским Иоанном Павлом II. Журналист Карл Бернштейн в 1992 году сообщил, что на этой встрече была договоренность о поддержке «Солидарности» в подполье, о контрабандном ввозе тонн оборудования, в том числе факсов, печатных станков, передатчиков, телефонов, коротковолновых приемников, видеокамер, копировальных аппаратов, телетайпов и компьютеров. План этнического поляка Збигнева Бжезинского по экспорту контрреволюции сработал. И сработал именно потому, что имел под собой твердую польскую национальную основу. Материальный приз за развал коммунизма был также весьма значительным, полякам списали практически все долги. И с чистого листа возникло экономическое чудо, но об этом не любят вспоминать в соседней стране.
Польский вопрос для всей русской интеллигенции всегда оставался краеугольным камнем. Поддержка Александром Герценом польского восстания 1863 года обвалила тираж «Колокола» в России. И сегодня у многих нет единого мнения по поводу тех событий, и отношение к главным действующим лицам достаточно полярное как у нас, так и в России. У каждого своя правда, и каждый прав по-своему. Возможно, это и есть тот водораздел, а точнее, пропасть, которые и предопределили крайне непростые взаимоотношения Александра Пушкина и Фаддея Булгарина. Слишком все было свежо в их памяти. Их поколение помнило и третий раздел Польши, и войну с Наполеоном, и восстание поляков 1830 года. Не будем забывать, что и гении, и таланты — прежде всего живые и очень непростые люди.
В Пушкинском доме хранится портрет Булгарина, выполненный в 1856 году. Под ним самим Фаддеем Венедиктовичем написано: «Не поминайте лихом»...