Великие писатели



Пастернак

Такого единодушия советская пресса не знала уже 20 лет — не было газеты, которая бы не приняла участия в травле Пастернака. «Таким, как он, нет и не может быть места среди советских литераторов», «Он сам вынес себе приговор», «Его имя будет забыто, к его книгам не прикоснется рука честного человека»... Это было на страницах прессы не в 1937 году, а в 1958-м, в самый разгар «оттепели».
Ни до, ни после этого ни одно присуждение Нобелевской премии не вызывало такого яростного отторжения кандидатуры. Пастернака объявили изменником родины, а его роман, опубликованный за границей, — пасквилем на советскую действительность. Именно в то время родилась фраза, которая стала крылатой: «Я эту книгу не читал, но считаю своим долгом публично осудить ее».
Этот скандал произошел вовсе не потому, что Пастернак опубликовал свой роман за границей. Тем более, что роман издал итальянский коммунист Фельтринелли. Главной причиной травли Пастернака стало присуждение за «Доктора Живаго» Нобелевской премии по литературе. Несмотря на то, что на дворе была политическая «оттепель», для Пастернака она оказалась холоднее, чем вся его предыдущая жизнь при Сталине. Никто и подумать не мог ранее выгонять его из страны, исключать из Союза писателей, лишать работы как его самого, так и его близких. В чем загадка такого отношения к Пастернаку со стороны властей?
Тема взаимоотношений власти и Пастернака обсуждается уже давно. Казалось бы, что здесь можно найти нового? Но, тем не менее, таковое есть. Есть целый ряд тем, вещей, случаев, сюжетов, которые сами по себе ничего не значат, но в совокупности многое объясняют.
Его взаимоотношения с властями начались с того, что Пастернака вызвали к Троцкому. Это было в 1922 году. Позвонили, пригласили и прислали машину за поэтом. В своих записных книжках в то время он напишет: «Горе, что я литератор, а литературы у нас нет и при данных условиях быть не будет и быть не может». К Троцкому его вызвали в тот самый день, когда он уезжал в Берлин навестить родителей, которые эмигрировали сразу после революции. Аудиенция у Троцкого длилась не более получаса. Троцкого интересовало то обстоятельство, почему Пастернак так настойчиво уходит в своих стихах от революционной темы. Поэт отвечал сбивчиво, невразумительно. Но его отпустили, чинить препятствий в поездке к родителям за границу не стали.
Чуть позже в частном письме Пастернак даст четкий и резкий ответ на вопрос, который так интересовал Троцкого: «В том высоком стаде, в котором ходят они в культуре, уже не любопытствуют о стойле». И в это же самое время он пишет грандиозную поэму о революции: «Все встали с мест, глазами втуне обшаривая крайний стол, как вдруг он вырос на трибуне и вырос раньше, чем вошел. Он управлял теченьем мысли и только потому страной». Первым поэтом, назвавшим Ленина гением, был Борис Пастернак.
У каждого поэта свои отношения с эпохой. У Пастернака это сплошные противоречия. То он противопоставляет себя ей, то вписывается и идет в ногу со временем. Это была мучительная борьба с самим собой. Она и приведет его к книге его жизни — «Доктору Живаго».
Лето 1925 года. Безработица, голод. У Пастернака ни рубля за душой, а на руках жена и сын. «С этими мыслями нужно покончить раз и навсегда», — писал он Якову Черняку, ответственному секретарю журнала «Печать и революция». Когда-то Черняк устроил его в издательство библиографом иностранной Ленинианы, но теперь этого заработка не хватало. «Мне хочется отбить все будки и сторожки откупных тем, — писал Пастернак. — Больше я терпеть не намерен. Хочу начать с 1905-го года. Но, может быть, и революция уже не в моде? Боюсь опоздать». Но он не опоздал. Приближалось 25-летие первой русской революции, и к юбилею он пишет поэму «1905 год». Послал ее Горькому, получил хвалебный отзыв. Рассказывали, что радости Пастернака не было предела.
Пройдет всего три года, и Пастернак изменит свое отношение к этой поэме: «Я пошел на эту относительную пошлятину сознательно, из добровольной сделки со временем. Мне хотелось втереть очки себе самому и читателям». У него началась глубочайшая депрессия. Он просится в поездку за границу и получает отказ. Горький советует оставить эту пустую затею. Пастернак не соглашается. Он просит хотя бы выпустить жену и сына за границу, себя он предлагает оставить в заложниках. Все безуспешно. Пастернак на грани самоубийства. Но как всегда от депрессии и подобных мыслей его спасает любовь. Зинаида Николаевна Нейгауз вскоре стала его второй женой. Пастернак начинает вновь писать, появляется его сборник «Второе рождение».
Но время не отпускает его. Зимой 1934-го до него дошли вести, что власти арестовали Осипа Мандельштама. В тот же самый день Пастернак отправился к Бухарину — главному редактору «Известий». Смертный приговор был заменен тремя годами ссылки. Затем раздался телефонный звонок.
Отношения Пастернака и Сталина окутаны тайной. Последняя любовь и муза Пастернака Ольга Ивинская пишет в своих воспоминаниях, что вождь и поэт были знакомы лично задолго до всем известного телефонного звонка, когда Сталин позвонил Пастернаку домой. Еще в середине 20-х Сталин принял у себя Маяковского, Есенина и Пастернака. Просил подумать о переводах грузинских поэтов на русский язык. Что из этого получилось, сказать трудно, переводами из всех троих занялся только Пастернак.
Их общая встреча многое объясняет в судьбе Пастернака. И то, что вождь говорил с ним на ты, и странное письмо Пастернака после смерти жены Сталина Надежды Аллилуевой. Тогда 33 советских писателя выразили вождю свои соболезнования. Оба послания были напечатаны на одной полосе в «Известиях».
Но Пастернак так и не смог найти себе места после того ночного телефонного звонка Сталина. Он просто не мог и не смог понять вождя. Ни до, ни после их отношения не будут равными. И дело вовсе не в уровне власти у одного и полного ее отсутствия у другого. Сталин навсегда остался загадкой для Пастернака. Он переигрывал поэта прежде всего как византиец. Пастернак не мог уловить сущности Сталина. А для Сталина Пастернак был понятен и предсказуем. По одной простой причине — он был человек чисто европейской культуры, у него все было на поверхности. Он был раскусываем и разгадываем, а, следовательно, управляем. Управлять же Сталиным, наоборот, было невозможно в принципе. Именно по этой причине вождь не дал Берии тронуть поэта.
Сталин — фигура уникальная и типичная для ХХ века, безотносительно оценок его политической деятельности. В нем соединились Запад и Восток, все тенденции, как положительные, так и отрицательные, ХХ столетия. Но в нем еще и умещался опыт всех предшествующих веков русской истории. Сталин в своей системе управления опирался на историю в своем перевоссоздании. В нем уживались две натуры: ценителя вечного, того, что станет достоянием на многие годы, а, может, и столетия и политическая целесообразность, когда произведения средней руки возносились на высший литературный пьедестал, о которых сегодня и вспоминать стыдно. Пастернак ошибался в вопросе гибели литературы. Это было время ее расцвета. Он не мог понять, что именно в сталинском парадоксе и заложен источник феномена расцвета культуры в то время. Расцвета, о котором сегодня говорят многие и не находят ответа на вопрос об источниках этого явления.
В 1934-м в Москве проходил I съезд советских писателей. Бухарин читал доклад о поэзии, говорил и о Пастернаке. Назвал его одним из замечательнейших мастеров стиха своего времени. Пастернака избрали в президиум только что учрежденного Союза писателей. Именно ему было поручено принять в дар Союзу писателей портрет Сталина.
Вместе с бригадой писателей Пастернака отправляют в большую поездку по колхозам. Он собирается написать большой роман о колхозной жизни. Но увиденное приводит его к такой депрессии, что он заболевает. В самый разгар болезни поэта отправляют во Францию на антифашистский конгресс писателей. Во Франции его ждал триумф. В Париже он встретился с Мариной Цветаевой и пытался отговорить ее от возвращения в СССР. После приезда домой он снова на грани самоубийства. Роман со временем был не для него. В дневнике он напишет: «Я устал от времени, у меня с ним какие-то роковые разногласия».
Уже после смерти Пастернака Анна Ахматова как-то сказала: «Кто первый из нас написал революционную поэму? Борис. Кто первый выступил на съезде с преданнейшей речью? Борис. Кто первым из нас был послан представить советскую поэзию за границей? Борис. Так за что ему мученический венец?» До конца своих дней Пастернак ждал, что кто-нибудь скажет это. Он чувствовал свой конформизм и свою вину. Он начал писать свой роман. Роман-покаяние. И писал его 10 лет. В этой книге он попытался еще раз прожить свою жизнь. Прожить так, как хотел, но не сумел. «Доктора Живаго» современники назовут изощренным способом самоубийства. Самоубийства, протяженного во времени. Публикация романа была для него вопросом жизни и смерти, и он решился на нее.
Его собственные слова о смертельных для него последствиях в связи с выходом этой книги оказались пророческими. Но остался вопрос: почему это случилось именно тогда, в «оттепель»? Как он мог вписаться в сталинское время и не пережить хрущевское? Наверное, дело в характере самого Пастернака, той эволюции, которая произошла в нем самом. Наверное, все закономерно. Не будь тех революционных стихов и поэм, не было бы и «Доктора Живаго».