Компетентно

№43 от 25 октября 2012 года

Статья

Комментарии (0)

В ловушке модернизации истории

В этом году исполняется 200 лет Отечественной войне 1812 года. Юбилей одного из ключевых событий европейской истории обострил споры на предмет оценки войны для белорусов: отдельные историки и общественные деятели поставили под вопрос «отечественность» войны для Беларуси, предпочитая характеризовать ее как «гражданскую», «братоубийственную». Однако за этой словесно-научной казуистикой имеется политический подтекст, считает кандидат исторических наук, доцент кафедры гуманитарных дисциплин Белорусского государственного университета информатики и радиоэлектроники, заместитель заведующего Центра евразийских исследований Филиала Российского государственного социального университета в Минске Александр Гронский.
— Александр Дмитриевич, в последнее время в белорусской научной и учебной литературе на смену термину «Отечественная война 1812 года» приходит другой — «война 1812 года». По мнению некоторых историков, это определение является «более нейтральным». Сторонники нового термина мотивируют смену тем, что белорусы сражались по обе стороны фронта…
— Эта тенденция наблюдается уже давно, как минимум, с начала 1990-х годов. Хотя еще небезызвестная газета «Наша нiва», издававшаяся в начале XX века, старалась не упоминать термин «Отечественная война» по отношению к событиям 1812 года.
Если мыслить так, как мыслят сторонники смены термина, получается, что война была гражданской и для немцев (хотя у них войны с Наполеоном называются «Освободительными походами»), и для французов, ведь многие французские монархисты выехали после революции в разные страны, в том числе в Россию. При Павле I существовала даже воинская часть из французских монархистов в русской армии — корпус принца де Конде. В 1812 году был создан российско-германский легион — это немцы-перебежчики из наполеоновских войск и немецкие офицеры, служившие в российских войсках. Выходит, Наполеоновские войны можно считать гражданскими для всей Европы.
Затрагивая белорусскую тематику в 1812 году, мы попадаем в ловушку модернизации истории. Люди, которые имеют белорусское самосознание, идентифицирующие себя как белорусы, появились не в начале XIX века. В то время не мыслили категориями «белорус-небелорус». Поэтому нельзя сказать, что белорусы воевали по обе стороны фронта. Те, кто воевали, считали себя поляками, русскими, «тутэйшымi» — кем угодно, но не белорусами. Можно, конечно, утверждать, что они не подозревали, что они белорусы, но, если это так — получается, что не было никакого внутреннего конфликта. «Нейтрализация» термина — это, скорее, не научный ход, а политический. На любой войне есть люди, которые становятся на сторону противника. После Второй мировой войны это стало называться «коллаборационизмом». Не будем осуждать тех, кто перешел на сторону Франции, — люди делали свой выбор. Для перешедшей к Наполеону шляхты война действительно не была отечественной. Высший слой белорусских земель говорил по-польски, имел польское самосознание, помнил времена Речи Посполитой (это было официальным наименованием государства). Шляхта воевала вовсе не за Беларусь, не за какое-либо белорусское самоопределение, она сражалась за возрождение Речи Посполитой.
— Какие слои населения поддержали Наполеона, а какие Россию?
— Если говорить о польско-литовской шляхте, то она в большинстве случаев самоустранилась. В то время мыслили не этническими, даже не религиозными категориями, а сословными, подразумевая, прежде всего, преданность монарху. Империи того времени держались на том, что присягу императору давали люди разных сословий, вероисповеданий. После распада Речи Посполитой шляхта была вынуждена либо уехать, либо присягнуть русской монархии. Сложилась такая ситуация, при которой, по сути, любое сотрудничество с Наполеоном рассматривалось как измена, нарушение присяги. Большинство шляхты после разделов Польши собиралось жить в Российской империи и не видело возможности восстановления польского государства, пыталось адаптироваться к новым условиям жизни. Поход Наполеона был для польской аристократии очень заманчивым мероприятием, дававшим надежды на возрождение государства, в котором она родилась, подданными которого когда-то была. Но польско-литовское дворянство понимало, что победа Франции — далеко не факт. Во время оккупации, естественно, оно делало реверансы в сторону Наполеона, но эти реверансы были лишь попыткой выжить. Меньшая часть определилась, поддержала Наполеона. Небольшой процент составляли те, кто уже сроднился со своей новой родиной. Это либо поляки, служившие в русской армии, либо те, кому Петербург был ближе, чем Париж.
Города были, в основном, польско-еврейскими. Часть польского населения поддержала Наполеона, часть осталась равнодушной к войне. Еврейское население в большинстве оказалось на стороне российской власти.
В конце сентября я слушал доклад одного российского историка по еврейской проблеме на территориях, оккупированных французами. Он заметил следующее: дело в том, что в Речи Посполитой евреи чувствовали себя очень неуютно. Они откровенно боялись возрождения польского государства. В Варшавском герцогстве, как только появилось это государственное образование, права евреев сразу стали существенно ущемляться. Евреи, жившие в Российской империи и связанные узами родства, дружбы и прочим с евреями Варшавского герцогства, быстро сообразили, чем им всем грозит приход поляков. Российские законы их устраивали намного больше, несмотря на черту оседлости и другие ограничения.
Что касается крестьянства, большей части населения белорусских земель, то оно, опять же, или самоустранилось, или поддержало российскую власть. Войны того времени — это не современные войны, боевые действия велись на определенном участке территории. И деревни, которые находились километров за сто от мест боев, могли не испытывать тягот войны.
Если мы говорим о других крестьянах, которых затронули боевые действия, получается такая ситуация.
Во-первых, сейчас много говорят о тактике «выжженной земли», которую якобы применяла русская армия. Попытки, вероятно, где-то и были, однако и Барклай-де-Толли, инициатор тактики, и Багратион постоянно маневрировали, чтобы Наполеон не смог разбить их поодиночке. По воспоминаниям наполеоновских офицеров, когда они шли по западным губерниям, там стоял хлеб на полях. То есть о тактике «выжженной земли» говорить не приходится. На это элементарно не было времени, да и хотело ли русское командование ее применять — тоже вопрос. А вот после Смоленска проявились попытки применения этой тактики. Там русская армия соединилась и действовала более централизованно, отступала в определенном направлении, не металась по фронту.
Во-вторых, многие белорусские историки говорят почему-то о том, что крестьяне жаждали освобождения от крепостного права и поэтому поддержали Наполеона. А когда речь заходит о великорусских крестьянах, то заявляют, что они не поддержали Наполеона, так как православная церковь признала его антихристом, и на крестьян это действовало. Однако на белорусских крестьян эта информация тоже распространялась. Да, нужно учитывать, что тогда наше население в основном было униатским, но уже в конце XVIII века большинство униатских священников выступило против латинизации унии, что подтолкнуло их к использованию православных служебных книг и т.д. Униатская церковь стала ближе к восточной. Были демонстративные попытки показать, что униаты — не католики, что униатство — «русская вера». Поэтому непонятно, почему великорусские крестьяне не видели в Наполеоне освободителя от крепостничества, а белорусские — видели. Кроме того, с католической церковью у Наполеона также не все было гладко. Необходимо учитывать и то, что «Великая армия» не имела сформированной тыловой службы. Фуражиры и мародеры, которым чего-то не хватало, не вызывали радости у местного населения. Наполеоновские войска сами настроили против себя местное население. К слову, грабили, в основном, не французы. Они были все время в первых рядах, а в тылу находились немецкие, польские, испанские части.

(Окончание следует).

Алексей ЕЛОВИК