Персона



Майя

Вы видели, как смеются над своим возрастом? А я видел. 10 октября 1993 года. Большой театр. Юбилейный вечер, посвященный 50-летию творческой деятельности Майи Плисецкой. На сцене Майя Плисецкая и Мстислав Ростропович с виолончелью.
…Что это было? Не знаю. Возможно, земной полет в космос. Возможно, земное видение. Она, как и в далеком 1943-м в Свердловске, в тысячный раз танцевала своего «Умирающего лебедя» Сен-Санса. И все было вновь как и прежде. Плисецкая не повторилась ни разу ни в одном движении. И это в 68 (!) лет. Она смеялась над своим возрастом. И никогда не скрывала его. Полвека в танце. Когда повторится в балете что-то подобное, неведомо никому. Это подарок Создателя. Штучный, единственный, дающийся не более раза в столетие.
До Плисецкой ничего подобного в балете не было. Полвека жизни под гром аплодисментов. Постоянных, нескончаемых и абсолютно искренних. Их не было только один раз, в день убийства Роберта Кеннеди, в 1968 году. В память о своем друге и поклоннике Плисецкая танцевала «Лебедя» вне программы.
Ее руки — неповторимое произведение живой природы. Ее движения можно «потрогать». Они имеют свою удивительную и неповторимую материальную природу, цвет и запах. Природу высшего неземного порядка.
Есть разные полюса: географические, температурные, магнитные, информационные, энергетические. Плисецкая — полюс творческий. Как некогда Матильда Кшесинская, она ввинчивает зал в неистовую воронку своих тридцати двух фуэте, своего темперамента, ворожит, закручивает, не отпускает. В отличие от своих великих предшественниц ей повезло больше. Расцвет ее творчества пришелся на эпоху телевидения. Самое элитарное, рафинированное и мимолетное из искусств получило возможность быть запечатленным на пленку. Возможность если не вечной жизни, но возможность быть увиденным и оцененным последующими поколениями.
У каждой балерины есть свой 25-й кадр. Есть балерины тишины, поворота, позы, взгляда. Плисецкая — искра, которая своим танцем если захочет — полпланеты спалит. Это Никола Тесла на сцене. Ее тишина — тишина ожидания, бешеная, завораживающая и бескомпромиссная. Ее остановка — вызов, приглашение к мысли, своего рода двигатель к интенсивной мысли.
Если верить журналу «Look», бывший посол США в СССР Л.Томпсон установил рекорд, достойный Книги рекордов Гиннесса. Он смотрел «Лебединое озеро» 179 раз. Половина из этих спектаклей была с участием Плисецкой.
Плисецкая всегда и во всем принимала правила игры, точнее, правила жизни. Во всем. Кроме искусства. В советское время она вынужденно ходила на занятия по марксизму-ленинизму. Принимала ордена и награды, к которым была равнодушна, но которые помогали ей нормально жить. Читала газеты, по привычке, наугад, чтобы найти свою подпись под очередным громоподобным письмом, которого не подписывала. Да к ней и не обращались с просьбой что-либо подписать. Знали — откажет.
За упрямство и своеволие была не раз наказана, но не сломлена. И даже советскому генсеку Горбачеву «отвесила» свою порцию откровенности по поводу внучки и жены. Глава СССР все это «проглотил». Воевать с Плисецкой — себе дороже.
Плисецкая — художник танца. Причем рисунок ее танца длится до бесконечности. Она никогда не повторялась. «Лебединое озеро», «Раймонда», «Спящая красавица», «Шурале», «Анюта», «Дама с собачкой» — все это продолжение непрерывной идеи на сцене. И непрерывного поиска нового.
С Плисецкой трудно общаться. Ее тяжело интервьюировать. После десяти минут разговора невозможно понять, кто кого спрашивает. Только она на вопросы: «Как дела?» — могла ответить: «Сижу не жрамши», «Кого боитесь?» — «Завистливых родственников». При постоянном журналистском поиске сенсации за многие десятилетия Плисецкая не дала ни одного повода для развязной статьи о себе. В ее ответах никогда не было полутонов. Мера дозволенного, внутренний цензор в ней были всегда.
Двухмерность пространства ее жизни очерчивается просто и предельно четко: стремление к бесконечности в творчестве и ограниченные рамки, что можно и что нельзя в материальной жизни. Плисецкая обожает красоту и изысканность. Но меркантильной зашоренности в ней нет и в помине. Может, в этом парадоксе и кроется ответ на вопрос, почему грязь к ней не прилипает.
У нее в жизни есть две абсолютные величины — балет и Щедрин. Выше этого нет ничего. Даже китайские шторы IX века (целая комната) в квартире Коко Шанель, трюмо Марии Антуанетты, рубиновый браслет казненной французской королевы. Драгоценности Коко интересуют ее только по одному вопросу: уж больно крупные, не бижутерия ли. И не более.
Плисецкая влюблена в Париж. Ее принимают в лучших его домах. Как-то Марк Шагал сказал ей: «Имя мне сделал Париж. Вообще — имя делает Париж. Или… не делает». Но Плисецкая — русская балерина. У нее всегда был свой дом и своя родина. Максимализм Плисецкой любого пленяет и ставит на место. Знание страны, ментальности, системы выразить более емко и правдиво, чем она, невозможно: «Ты не ходи ко второму. Иди к первому, там все решишь. У нас дистанция между первым и вторым, что в тамошних Англиях между первым и сороковым».
…Страстная и трепетная, она всегда была привязана к своему Щедрину. В «Кармен-сиюте» Щедрин впервые поставит ее на полную ступню. Танец не на пуантах, а сильно, по-плотски, по-человечески. Ее Кармен — признание в любви прежде всего к нему, к Щедрину. В танце нет полумер, полунамеков, шепота, компромисса. В нем вся суть союза двух гениальных людей, противоречащего житейской логике и традиции. Они — две соединившиеся камеи, обретшие счастье на земле. Футбол, музыка, балет — у них общие интересы по жизни. Браки бывают разные, счастливые и несчастливые, короткие и длинные. Брак Плисецкой и Щедрина — абсолютный.
…На сцене Плисецкая удивительно фантазирует. Появившись на сцене в хитоне Айседоры Дункан, она не цитирует танец великой предшественницы. Она передает ее внутреннюю красоту и новаторство.
Юрий Гагарин не раз говорил, что балет Плисецкой рифмуется с полетом. Есть сверхзвуковые полеты, есть межпланетные. Освобожденная энергия Плисецкой — преодоление рамок тела, когда мускульное движение переходит в духовное и наоборот. Она — не раб формы. «Я не принадлежу к тем людям, которые видят за густыми лаврами успеха девяносто процентов труда и пять процентов таланта». Это полемично, но это правда. Танец Плисецкой — танец искренне верующего человека. Правда Плисецкой — в признании силы таланта и его непроизводимости.
…Искусство не программируется и не рассчитывается. Математика в этих вопросах бессильна. Таланты не вы­ращиваются квадратно-гнездовым способом. Они рождаются, они — национальное богатство каждой страны. Искусство — это преодоление барьеров. Барьеров между странами, народами и континентами. Искусство танца универсально — оно понятно каждому, у него нет языковых барьеров. Человек всегда и во всем хочет выразить себя иначе, чем определено ему природой. Для чего Гагарин полетел в космос? Что, все дела на Земле сделаны? Нет, преодолевается барьер тяготения. Это естественное качество всего разумного и живого.
…Андрей Вознесенский сравнивал абрис Плисецкой с ранними зарисовками Модильяни.
А она влюблена в Тулуз-Лотрека. Может быть, разъединенных поколениями и временными рамками жизни, их объединяет стремление к новой технике, которая в каждый отдельный момент соответствует их вдохновению. Плисецкая универсальна. Ее танец отхватывает все жанры — от классики до современного авангарда. Она всегда точна, стильна и завершена. К ее пластике добавить нечего.
В «Болеро» Равеля под звуки одной и той же музыки — фейерверк танцевальных комбинаций. Когда же начинается крещендо и пространство, охватываемое танцем, расширяется до бесконечности, нужно сохранить строжайший самоконтроль, чтобы не свалиться за пределы возвышающейся над сценой круглой площадки. Плисецкая «держит» в руках и пространство, она безгранична во всех измерениях. После танца в 17 минут овации длятся более часа.
Назовите балерину, которая в 70 лет танцует «Лебедя» так, что потрясенный зал неистово снова и снова требует повторения. Так было и на юбилейном концерте, посвященном 70-летию балерины 28 ноября 1995 года в Большом театре России. Плисецкая еще раз доказала, что Терпсихора действительно существует.
Сегодня она и Щедрин живут в Европе. Возраст вряд ли имеет отношение к этому. Нет той страны, в которой она выросла и состоялась. Нет многих людей, которые были дороги и окружали ее по жизни. Ушел и привычный ритм жизни. А привыкать к новому нет смысла. Да и стоит ли?..
ХХ век — век Плисецкой, она — один из его символов.
В предельно сжатом времени и пространстве, когда многое личное приходилось прятать, Плисецкая оставалась всегда максимально свободной. «Не хочу быть рабыней… Ошейника не хочу на шее. Клетки, пусть даже платиновой, не хочу… Равной с людьми быть желаю… Отверженной быть не желаю… Не таить, что думаю, — хочу… Опасаться доносов — стыдно… Голову гнуть не буду и не хочу», — напишет она в своей книге. В этом вся она — великая и неповторимая.