Акцент



Дядя Коля, по паспорту — Набулла...

Зная, что человека, с которым ты сейчас повстречаешься, зовут Набулла Зарипов, ожидаешь увидеть смуглое лицо, смолянисто-черные волосы. Вот тут-то и ошибка, и завязка нашего удивительного сюжета: с огорода у аккуратного домика в Минковичах, что в Стародорожском районе, к нам с улыбкой идет человек славянской наружности. Обычный деревенский дедуля, в свои семьдесят семь лет весьма энергичный и поджарый. На нем озорно сидит кепка, из-под камуфляжной куртки выглядывает тельняшка, а от местных жителей его отличает разве что правильная русская речь. Между тем по паспорту он — Набулла Зарипов. Без отчества. Его когда-то не дали крохотному мальчонке в ташкентском детском доме. То ли по обычаям тамошним не положено, то ли было не до того в далеком 1942-м.

Набулла, а по-местному дядя Коля, не помнит ни отца, ни матери. Знает только, что был беспризорником. Что его эвакуировали с Донбасса трехлетним сиротой вместе с другими ребятишками. Что ехали до Узбекистана в эшелоне месяц, и очень много детей умерло по дороге, а для остальных конечным пунктом долгого пути стал город Маргилан Ферганской области. Едва теплящееся сознание измученного и голодного малыша запечатлело не слишком много картин этого изнуряющего путешествия.
— Здравствуйте, дети! С приездом! Кто хочет каши — выходи. Вещи с собой, — дядя Коля вспоминает первые минуты в Ташкенте.
Прямо от вагонов вели их в столовую. Дежурный врач предупреждал, чтобы не обкормили детей, неделями не видевших горячего: «Перекормите — погубите!».
А за теми, кто не мог выбраться из теплушек, приходили с носилками. На машине их развозили по детским больницам.
Дети, неделями находившиеся в дороге, были завшивлены, свирепствовали тиф, дизентерия, кожные болезни. А ведь у многих, выходивших каждый вечер на перрон, были свои дети, которых они могли заразить. Восемь работниц эвакопункта, несших эту вахту добра, заболели сыпняком. Несколько человек — дизентерией.
В эвакопункте каждого регистрировали в специальном журнале учета (а это бывало подчас сопряжено с немалыми трудностями: малыш не мог ничего сообщить о себе — ни возраста, ни фамилии, ни места, откуда приехал). Записав на бумажке пункт назначения, ребятам постарше давали ее в руки, малышам — совали в карман или пришпиливали к левому плечу. После этого дети могли уснуть. Засыпали они мгновенно, быть может, впервые за несколько месяцев сном спокойным и сладким.
Узбекская земля, отправив уже в 1941 году на фронт полтора миллиона человек, приняла в военные годы столько же женщин, детей, раненых и стариков. Местные жители собирали для сирот деньги, вещи и продукты. Тысячи русских, белорусских, еврейских ребят приняли и воспитали узбекские семьи. Остальные разместились в многочисленных детдомах, которые были тогда практически в каждом городе.
— В Маргилане — целых 3, а в них — дети 24 национальностей, — рассказывает дядя Коля. — Смотрели за нами хорошо. Кормили и воспитывали. Все время при нас были взрослые и смотрели, чтоб был порядок и чтоб старшие не обижали. Хотя время трудное чувствовалось везде. И болели, и умирали, и есть хотели. Хорошо, что край тамошний богатый: персиков, винограда, арбузов полным-полно! Мы очень быстро лопотать по-узбекски выучились, подросли и путешествовали всей ватагой по городу. Подойдем к хозяину бахчи и попросим у него арбузов или дынь. Как правило, он скажет: «Якши» (хорошо, мол) и угостит нас, а мы «звездочку забьем»: эту бахчу без спроса не трогать, пусть хороший человек живет спокойно. А кто нам отказал, того проучим: ночью залезем и вообще ничего не оставим. Нечего жадничать. 
Окончил Набулла пять классов узбекской школы.
— Кое-что позабыл, но вообще и сегодня говорю и понимаю на узбекском, — уверяет дядя Коля. — А следующие пять учился на русском, вот оно как вышло. Потом ФЗУ. В 1956-м мы, три закадычных друга, — я, Иван и Борис, — уехали в большую жизнь. Поскитались по всему Союзу, пока свое место нашли. Я осел в Алтайском крае. Там женился на своей Прасковье. Слесарил, пастухом был, она — работала дояркой. Устроились, начали обживаться. А тут из ее родной Беларуси стали письма приходить: нужно помочь отца больного досмотреть. Как откажешь? Снялись и поехали. Было это в 1977 году…
С тех пор Зариповы укоренились в Минковичах — родной деревеньке Прасковьи Иосифовны. Их долгая общая жизнь, которая подбирается к 60-летнему юбилею, вместила в себя многолетний труд в колхозе, рождение шестерых детей, потерю двоих из них: старшенького и одного из младших двойняшек. Вспомнив об этом, Прасковья Иосифовна сразу горько заплакала (безутешно и неподвластно времени материнское горе), и муж обнял ее за плечи: «Ну хватит уже, мать, не плачь…» Жизнь текла быстро,  мелькал год за годом. Дядя Коля так и не узнал, чей он сын и как зовут его на самом деле. Правда, когда-то, уже в середине жизни, отыскалась предполагаемая мать. Они встретились. Он спросил:
— А ты мама?..
Женщина ответила:
— Наверное. Вроде бы все сходится…
Но, глядя друг на друга, они видели чужих людей. Искра между ними не пробежала, уверенности в родстве никакой не было. И эта страничка жизни была перевернута.
— Так вы ничего и не узнали о своей истории, о родине?..
— Родина у меня там, где моя семья… 
Набулла Зарипов никогда не хотел поменять имя и фамилию, которую дали ему там, где спасли и воспитали. Ее понесли дальше по жизни дети и внуки как память о тех далеких военных годах, когда люди самоотверженно спасали друг друга, не оглядываясь на национальность, язык и религию, не оправдываясь собственной бедностью и горем. Как не хватает нам этого сегодня, в сытое и мирное время…