Портрет современника

№13 от 31 марта 2016 года

Статья

Комментарии (0)

Ольга ЧЕМОДАНОВА: «Хочется раздвоиться, чтобы все успеть»

Если человек умеет хорошо делать свою работу и получает результат, значит, он на правильном пути. Значит, его выбор был верным изначально. Это в полной мере относится к лауреату премий «За духовное возрождение» и «Человек года Минщины» (2014) начальнику инспекции по делам несовершеннолетних  милиции общественной безопасности УВД Минского райисполкома Ольге Чемодановой. 

— Не каждый ребенок становится правонарушителем. Мальчишки-одноклассники вроде бы в одной школе учатся, вместе домой идут, во дворе играют. Но кто-то совершает противоправное действие, а кто-то — нет. Почему?
— Надо понять ребенка, всесторонне изучить его мотивы. Вы же прежде, чем вырвать зуб, делаете снимок или, если у вас плохие анализы крови, ищете причину, устраняете ее. То же самое и здесь. Когда ты находишь нужный ключик к душе ребенка, то принимаешь правильное решение, как до него достучаться.  Инспектор по делам несовершеннолетних работает на выявление проблемных детей, которые нуждаются в помощи, находятся в социально опасном положении. Но вместе с тем он — человек, исполняющий закон. Поэтому приходится и составлять административные протоколы, и направлять в специальное учебно-воспитательное учреждение. А прежде нужно пройти все стадии работы с ребенком для того, чтобы не принимать такие радикальные меры. Каждый сотрудник внутренних органов на службе в первую очередь должен проявлять свои человеческие качества.
— Вы — женщина, милиционер, — педагог... Кто вы в первую очередь?
— Я прежде всего мама! Для каждого человека самое дорогое на свете – это его дети. Потом уже существую я и моя работа, мой долг. Почему мне хочется делать больше? Потому что хочу, чтобы условия жизни для детей были еще лучше, чтобы они чувствовали себя комфортно в этом обществе и по-настоящему любили свою страну. Мы все фактически живем для будущего наших детей и внуков. Каждый из нас должен после себя что-то оставить. И мне всегда хочется сделать так много, у меня столько идей, но понимаю, что не могу раздвоиться, чтобы все осилить и воплотить. Приходится будоражить вокруг себя окружающих, коллег, чтобы планы реализовывались. Конечно, здорово, когда видишь результат и дети возвращаются в семью, а родители принимают решение изменить свой образ жизни и отказаться от вредных привычек ради своих близких. Когда подросток, который систематически уходил из дома, вел себя асоциально, вдруг меняется, и ты понимаешь, что вызываешь у него интерес и становишься для него авторитетом,  — это радует.

— Позитивный образ — это хорошо, но иногда, может быть, стоит устроить ребятам поход в тюрьму, к бомжам, чтобы показать им те слои общества, к жизни которых они могут скатиться?
— Когда-то два года назад я организовывала в Минском РУВД день открытых дверей для подростков, в том числе для состоящих на учете в инспекции по делам несовершеннолетних, экскурсию в изолятор временного содержания. Камеры, стены, железные полки, туалет здесь же — все страшно. Реакция детей, которую я заметила, — ну надо же, такие ужасные условия! Но вместе с тем это вызвало у них мысли, а как бы я здесь выжил? Им было любопытно в первую очередь в силу их возраста и неопытности.
Почему дети употребляют спайсы? Потому что для них это в большинстве своем просто любопытство. Все, что запрещено, интересно для многих, особенно для асоциальной категории. И, думаю, даже если бы я их привезла в Жодинскую тюрьму или Витебскую колонию, это не значит, что они приложат все усилия, чтобы там не оказаться. Пока подросток сам не примет решение — бесполезно показывать «страшные картинки». Я давно пришла к выводу, что это не выход.
Конечно, можно показывать тюрьму в порядке общего информирования, для профориентации, чтобы, может быть, кто-то даже захотел работать в тех местах, скажем, в конвойных подразделениях. Но когда проводим выездное заседание суда по рассмотрению дела о направлении подростка в специальное учебно-воспитательное учреждение, который не смог остановиться и в результате ему вынесен обвинительный вердикт, когда его сверстники понимают реальность происходящего события, тогда это действует на них действительно отрезвляюще. Дети присутствуют в зале и видят эмоциональное состояние ребенка-правонарушителя, его родных, слушают свидетелей обвинения. И это производит определенное впечатление!

— Есть ли какая-то история судьбы ребенка, которую за 17 лет вашей работы вспоминаете чаще остальных?
— Более 10 лет назад я работала участковым инспектором по делам несовершеннолетних на территории Боровлянского сельского совета. Однажды пришло сообщение, что в одной деревне, в доме, где вроде бы должен был быть маленький ребенок, за дверями кто-то плачет. Я с дежурным водителем выехала по адресу, который был хорошо известен милиции: там жила неблагополучная семья. Дверь оказалась закрыта на замок, и мы не услышали, что за ней кто-то плачет. Но все же нужно было убедиться, что там никого нет. Замок висел для вида, и никакого труда не составляло его снять. Мы совершенно спокойно открыли дверь, действительно, внутри никого не было. Однако я услышала какое-то шуршание и как будто мяуканье кота. Мы прошли по дому,  но ничего и никого не нашли. И вдруг у меня как будто сработала интуиция, я обернулась к старому дивану. Он развалился на две части и в нем образовалась дырка. И вот там внутри нее лежал семи-восьмимесячный ребенок. То есть мать его оставила и ушла. Он плакал, и его голос был еле слышен, видимо, он совсем ослаб. Возможно, женщина даже специально положила его туда, я в тот момент не могла рассуждать о причинах ее поведения. Достала худенького  малыша, он был весь в нечистотах. Нашла какое-то одеяло, быстро завернула его – на улице стояла весна. Прекрасно понимая, что медлить нельзя — ребенок был в ужасном состоянии, мы садимся в машину и везем его в детское отделение ближайшей больницы. Хорошо помню свои переживания: прижала малыша к себе, и у меня одна мысль в голове — только бы доехать, только бы успеть.
Все, к счастью, закончилось благополучно, врачи оказали ему необходимую помощь, а на следующий день объявилась его мать. Я с ней разговаривала жестко, стала собирать все документы на лишение женщины родительских прав.
И вот спустя годы, совсем недавно, мне звонит социальный педагог SOS-детской деревни и рассказывает про мальчика, который живет в приемной семье. Он разыскивает своего биологического отца. Из разговора я поняла, что это вырос тот малыш, которого когда-то спасла. Биологического отца его нашли, но пока не знаю, встретились ли они. И  этот звонок социального педагога детской деревни прозвучал как эхо прошлой истории...

— Педагоги утверждают, что плохих детей не бывает, скептики говорят, что гены пальцем не раздавишь. Ваше мнение?
— Генетика, однозначно, важна. И это уже доказано учеными. Хотя нет такого правила, из которого не было бы исключения. Плохая наследственность, действительно, откладывает свой отпечаток на характер, а следовательно, и на судьбу. Когда знаешь, что у ребенка многократно судимый отец, то не задаешься вопросом, почему он является твоим подопечным. Даже повадки, речь, жестикуляция иногда у таких детей особая, зэковская.  Каждый ребенок уже с детства копирует своего родителя.
Я сама иногда думаю, откуда во мне обостренное чувство справедливости, трудолюбие? Понимаю, что эти качества достались мне от отца. Он работал в сельском хозяйстве и был передовиком, настоящим тружеником — честным, работящим. Мы с сестрой любили разглядывать его вымпелы, которые ему вручали за хорошую работу. Вся улица говорила о том, что мой отец — уважаемый человек, и я так им гордилась.