Гостиная «7 дней»

№21 от 21 мая 2015 года

Статья

Комментарии (0)

В долгу перед жизнью

Народную артистку России Людмилу Сенчину уже давно называют Золушкой советской эстрады. Ведь одноименная песня  уже стала легендарной, а «Камушки», «Любовь и разлука», «Белая акация», «День рождения», «Белый танец», «Полевые цветы», «Нежность» — народными хитами. Сенчина была лауреатом  международных конкурсов «Братиславская  лира», Международного фестиваля песни в Сопоте... Активно продолжает свою творческую карьеру и сегодня, к радости поклонников.

— Вы рано стали популярны благодаря песне «Золушка». А правда, что не хотели ее петь?
— Сказку эту я люблю. Но песню действительно не хотела петь. Мне было 17 лет. Анатолий Семенович Бадхен меня тогда нашел в музыкальном училище и долго уговаривал спеть «Золушку». Я ни в какую не соглашалась — мне хотелось исполнять серьезные песни. Но Бадхен буквально из-под палки заставил. Сказал: «Людочка, ты исполнишь эту песню, и вся твоя жизнь изменится». Так и случилось.
— Второй визитной карточкой для вас стал романс «Любовь и разлука».
— Этот романс Исаака Шварца на стихи Окуджавы пролежал у меня целый год. Исаак Иосифович даже позвонил мне и пригласил к себе домой. Подруги стали отговаривать: мол, не ходи, Шварц — известный бабник. Но я пошла.
Увидев старенького композитора, рассмеялась и рассказала сплетни, которые о нем ходят. «Что вы, Людочка, я способен только довести вас до рояля!». А когда он заиграл этот романс, я прослезилась. Музыканты все знали, что Исаак Иосифович Шварц очень нравится женщинам. И когда его спрашивали: «Чем ты их берешь?», он отвечал: «Мне бы только их довести до рояля...». Потому что когда он начинал играть свою музыку, все тут же пленялись.

— О ваших браках и романах ходят легенды...
— В первом браке мы с мужем, солистом оперетты Вячеславом Тимошенко прожили десять лет, много и интересно работали. У нас родился сын. Но я сама виновата: сорвалась искать счастья, мечтала узнать, что же такое настоящая любовь. Уехала в Москву к Стасу Намину, лидеру рок-группы «Цветы». С ним мы тоже прожили десять лет, а потом в один момент я просто тихо-мирно собрала вещи, сказав, что хочу жить одна. Стас — очень интересный, полетный человек. Но поднимая изо дня в день огромную глыбу под названием «семейная жизнь», я надорвалась. Начались взаимные претензии, обиды, а я люблю свободу и покой. Хотя до сих пор ношу подаренное Наминым обручальное кольцо с гравировкой «Я тебя люблю».
Что касается романов, то они преувеличены. Самого легендарного поклонника — первого секретаря Ленинградского обкома КПСС  Григория Романова я встретила в 1977-м перед концертом на лестнице областной гостиницы. Поднималась в свой номер и вдруг уперлась в двух телохранителей. А за ними какой-то мужичок в серой шапке. Я устала, хотелось отдохнуть. А они замерли как вкопанные. Не поднимая головы, говорю: «Ну давайте: или туда, или сюда!». А мужик в шапке как-то странно улыбается... Романов часто бывал на моих концертах, но всего лишь однажды он зашел за кулисы и сказал: «Я ваш поклонник».
Что касается Игоря Талькова, то с ним мы не то что увлеченно, а просто исступленно занимались вместе бегом, вообще спортом. Я таким образом похудела на 15 килограмм. Когда несколько лет спустя он стал знаменит, то однажды в порыве откровенности признался: «Господи, как же я тебя любил!». Но я была замужем за Стасом и не давала Игорю повода для дальнейшего сближения. От той дружбы в моем репертуаре осталась песня Талькова  «Преданная подруга», написанная специально для меня. Сейчас дружу с его сыном Игорем Тальковым-младшим. Это умный, чистый, талантливый человек. Сам пишет, поет, руководит группой.

У меня не было желания после смерти Талькова разглагольствовать о том, как мы дружили, занимались спортом, ссорились, мирились, сочиняли, мечтали о чем-то. Он был моим музыкальным руководителем, я пела его песни, у нас вышла совместная пластинка, которую мы, кстати, назвали «Любовь и разлука». На этой волне у нас с Игорем завязались особые отношения. Надо сказать, я умею дружить с мужчинами, есть у меня такое качество — дружить, не доводя дела до постели.
Вообще все мужчины, с которыми меня сталкивала судьба — и Намин, и Иосиф Давыдович Кобзон, и Игорь Тальков — были необычайно самобытными людьми. Я рада, что мои мысли и мои взгляды на жизнь соприкасались с ними, и их внутренний мир дополнялся моим.
Только Сергей Захаров в своих интервью заявлял, что пострадал из-за меня. Якобы влюбленный в меня партийный руководитель Ленинграда Романов увидел в нем соперника и дал команду состряпать против него уголовное дело. Когда это услышала, была потрясена. Я встретила Сережу, задала вопрос, он ответил, что его неправильно поняли, что это журналисты все переврали.
— Вы снялись в фильмах «Шельменко-денщик», «Волшебная сила искусства», а благодаря картине «Вооружен и очень опасен», где в кадре обнажили грудь, стали одной из первых советских эротических звезд...
— Я просто выручила съемочную группу, потому что должна была сниматься Людмила Гурченко, а она в это время поломала ноги на съемках фильма «Мама». И меня попросили ее заменить. Помню, мы приехали с замечательным актером Леонидом Броневым на съемки в Прагу. Он совсем не рвался сниматься в постельной сцене. Да и меня лавры секс-дивы не привлекали. Но режиссер настаивал. Моя героиня мыслилась им вульгарной, размалеванной дамочкой, мне «для объема» вшили в лифчик два валика, хотя в моем исполнении Жюли, по сути, все равно осталась пионеркой. Когда настал момент интима, Броневой от зажатости нервно дернул бретельки, и грудь моя обнажилась. Камера работала, режиссер был в восторге, дубль не потребовался. А после выхода фильма на экраны бдительные трудящиеся стали писать в прессу, что советская артистка Сенчина потеряла всякий стыд. Из-за этого мне сокращали гастроли, отказывали в важных съемках... Года три, не меньше, этот фильм портил мне жизнь. Кстати, музыку к картине написал Владимир Высоцкий. Но, к сожалению, мы с ним общались только во время записи.

— Вас легко обидеть?
— Трудно, потому что обидеться могу только на людей родных, близких, а остальные максимум могут вывести меня из состояния душевного равновесия, да и то ненадолго.
— Вы проходите мимо чужого несчастья?
— Наоборот. Я подаю всем. Меня дергают за рукав, говорят: слушай, прекрати, эти попрошайки не для себя собирают. А мне все равно. Уж коли ты вышел на паперть — это в любом случае от отчаяния. Может быть, лженищему не так много, как бабушке, дам. Но моя задача — не пройти мимо.
Я чувствую себя в долгу перед жизнью. Если вижу, что на дереве сломана ветка и она еще может срастись, то подойду, скотчем или бинтиком ее привяжу. В чужом городе сяду в самолет и улечу домой, а эту ветку буду вспоминать.