Страницы истории

№22 от 29 мая 2014 года

Статья

Комментарии (0)

Горбачев

Вице-президент Российской академии наук академик Александр Некипелов как-то заметил: «Стоит ли удивляться, что Горбачев все еще остается в глазах многих соотечественников главным отрицательным героем всего периода трансформации нашего общества. Он виноват во всем, даже в том, что выпустил нас на свободу. В сущности, на нем сконцентрировалась вся наша досада на самих себя за бестолково использованный исторический шанс».

А ведь как все начиналось! Его приход к власти для всех и каждого был настоящим шоком. В унылую обыденную жизнь было внесено то, о чем никто не догадывался и толком не мог объяснить ни себе, ни соседу.
Жизнь шла своим чередом с понедельника до пятницы. Все были заняты поиском пропитания, скупкой дефицита, учебой детей и немногими советскими радостями типа похода в кино или ожидания поездки в отпуск к морю (если, конечно, на это были деньги). Жили небогато, но весело. О трудностях не задумывались, принимали все как есть, другой ведь жизни не видели. Это была не жизнь, а сплошная очередь, начиная с самого необходимого и заканчивая крышей над головой. За границу не ездили, а тому, кто ездил, искренне завидовали. Это была какая-то перевернутая пирамида, когда признаком успеха в жизни была командировка за пределы родины. Ведь это была практически единственная возможность легально заработать и резко изменить свою жизнь. Но почему заработать можно было только за пределами своего дома, никто не задумывался. Взяток не давали — не с чего было давать. Бутылка коньяка или коробка конфет как презент были верхом признательности за оказанную услугу. Пили много, слушали «Голос Америки», говорили на запрещенные темы, спорили, а чтобы это не выглядело антисоветчиной, все переводили в формат анекдотов. Все было привычно, предсказуемо и стабильно. Политика на массовом уровне никого не интересовала. Все дружно ждали, когда закончится программа «Время», ведь только после нее начинался показ художественных фильмов по телевидению.

Приход Михаила Горбачева к власти в марте 1985 года был встречен с юмором и тщательно скрываемой надеждой. 
Темп новый генсек задал сразу. Его первая поездка в город трех революций  Ленинград сразу стала событием. Горбачев выступал в Смольном перед активом городской парторганизации, говорил без бумажки. Уже это одно стало событием. Но первый шок люди испытали сразу после этого совещания. На углу Лиговского и Невского проспектов в районе станции метро площадь Восстания Горбачев остановил свой кортеж. Он вышел на тротуар и шагнул в толпу. Для всех это было событием не меньшим, нежели полет Гагарина в космос. Генеральный секретарь еще толком не знал и не понимал, о чем он будет говорить с людьми, а люди стояли просто остолбеневшие, что спрашивать и о чем говорить с первым лицом государства не знал и не понимал никто. Кто-то выкрикнул: «Да здравствует КПСС!». И в этой оговорке по Фрейду было наше все — на уровне подсознания было четко заложенное понятие, что и плохое, и хорошее возможно только с партией и идет от партии. Слова партия и КПСС были по факту синонимами, никакой другой партии в тот момент в стране никто не знал и ее быть не могло по определению. Любые изменения могли идти только сверху, такова историческая традиция России. Чем заканчиваются реформы снизу, и тогда, и сегодня знает каждый школьник…

Начало правления Горбачева было лишено всякой логики. Это был веселый и неуправляемый хаос. Шли бесконечные беспорядочные совещания. Первое — по проблемам машиностроения, затем по сельскому хозяйству и далее по всем отраслевым и жизненно важным проблемам. Говорили правильные слова, принимали правильные решения, но стояли все на том же месте или откатывались назад. Это было время какой-то удивительной маниакальной веры в слово. Казалось, что только вслух скажи о проблеме, прими правильное решение — и все закрутится само собой. Горбачев много ездит по стране. Летом 1985 года он едет на Украину, главную житницу страны. Говорит о плачевном экономическом положении, о том, что хлеб на Украину уже давно завозится, что ведущие промышленные отрасли республики находятся в плачевном состоянии. Местные власти удивлены и не знают, чего им ждать дальше.
Затем Горбачев едет в Восточную Сибирь. В СССР, сидящем на нефтегазовой игле, падает добыча нефти и газа. Скорее всего, он знает, но еще не понимает, что его политическая судьба уже предрешена, как и всей страны в целом. Министр нефти Саудовской Аравии шейх Ахмед Заки Ямани согласился с предложением директора ЦРУ Уильяма Кейси с 13 сентября 1985 года увеличить добычу нефти в три с половиной раза. Цена нефти за баррель стала два доллара, а советской марки Urals — менее одного. Вдобавок ко всему СССР также нарастил объем добычи до пятисот миллионов баррелей в год. Все это обусловило низкие цены на нефть на целое десятилетие. Все остальное оставалось делом времени, доктрина Рейгана сработала. Но в то время об этом никто не думал и не говорил. Поездка Горбачева к нефтяникам ничего не решила и не изменила. Но у генсека от нее остались свои впечатления. В Уренгое все население города высыпало на улицу. Люди заговорили, и это была горькая правда для первого лица в государстве:  жилья нет, продуктов нет, оборудование привозят россыпью и для его монтажа нужны все новые и новые рабочие руки. Одним словом, куда ни кинь, везде клин.

Весь 1985 год проходит тихо, без видимых изменений. Народ робко начинает говорить о том, что думает, но тон всему задает сам Горбачев. Он дает интервью журналу «Тайм». У тех, кто брал это интервью, сказанное Горбачевым вызывает шок. Он говорит, что у нас тоже есть недостатки, слабости и отставание. Но незадолго до этого на политбюро обсуждали итоги молодежного фестиваля в Москве. Весь разговор свелся к тому, были идеологические диверсии или нет. Все было привычно и до боли знакомо. И вдруг Горбачев берет слово и говорит: «Нам нужны прямые контакты советских людей с иностранцами. Не надо бояться, пусть ездят и те, и другие». Это август 85-го, всего полгода назад у власти был Черненко, чуть более двух лет — Андропов. И вдруг все переменилось. От такой открытости у всех присутствующих захватило дух. Горбачев продолжает:
«МГИМО готовит касту, а не кадры. Туда рвутся люди, чтобы обарахляться за границей, а не воевать за идею».
Борис Ельцин после своего избрания на должность первого секретаря московского горкома партии одной из своих первых кадровых замен сделает ректора МГИМО Николая Лебедева. И претензии будут те же, что и у Горбачева, — этот вуз стал вузом для детей номенклатуры. И… кузницей кадров будущей олигархической бизнес-элиты. Но замес и закваска будут столь сильны, а аппарат столь мобилен и изворотлив к переменам политической погоды в стране, что и сегодня главным остается номенклатурное правило — у умных родителей умные дети. Это ни для кого не секрет, импозантные молодые люди по-залихватски любят свою страну с экранов телевизоров, учат жить непутевых соседей и все это воспринимают как должное. В коммунизм из них давно никто нет верит, они строят, и довольно успешно, развитой капитализм в своих собственных семьях. Преданность делу марксизма-ленинизма — это для народа, это их работа, которую они всей душой презирают, но которая дает возможность сладко есть и мягко спать. Политический театр Юрия Любимова на Таганке давно превратился в место встречи номенклатурной элиты, а билеты на его спектакли прочно вошли в перечень «стола заказов» наряду с финским сервелатом и пыжиковыми шапками. И запрещенный Высоцкий будет легален только для них, включая первых лиц страны. На годы вперед расписана не только собственная карьера, но карьера многочисленных родственников, начиная с получения элитного жилья, защиты диссертаций по околовсяческим наукам. Этот круг монолитен и очень прочен. Существует один только страх — выпасть из этого социального круга, которому Милован Джилас дал определение: новый политический класс. А для подстраховки любимых чад есть единственный и проверенный веками способ — скрепить себя узами брака можно только в своем кругу, в конце концов, с красотой и любовью не жить. Именно эта невидимая часть управленческой элиты и ее свободные от комплексов дети впоследствии «раздербанят» страну, проведут залоговые аукционы и будут совершенно искренне верить, что по-другому и быть не должно. А для подстраховки от российских потрясений облюбуют «золотую милю» в Лондоне с приложением в виде банковских счетов с большим числом нулей после цифр.

Начало 1986 года стало прорывным для Горбачева. Его доклад на ХХVII съезде КПСС шокировал многих. «Четыре урока правды» стали откровением, а внешнеполитическая часть доклада вообще выглядела чистой крамолой с точки зрения марксизма-ленинизма. Он говорит, что народы мира и разные общественные системы объединены общими универсальными ценностями. Эта абсолютно нормальная мысль в то время была исключительно смелой. В институтском курсе научного коммунизма говорили совершенно обратное: итогом Первой мировой войны стало создание первого в мире социалистического государства, Вторая мировая создала социалистический лагерь, а третья мировая обеспечит победу социализма во всем мире. Позднее Горбачев скажет, что когда он попросил дать ему точную цифру затрат на оборону, то ответить на этот вопрос ему не смог никто. А бывший высокопоставленный работник ЦК КПСС предельно откровенно в одном из интервью скажет, что ему не раз приходилось слышать разговоры среди высшего генералитета, что, дескать, у нас с США ракетно-ядерный паритет, а экономика вдвое меньше, надолго ли нас хватит, может, ударить первыми? У людей с лампасами свое мировоззрение и миропонимание — что у нас, что в Америке. И советские генералы тоже были далеко не «голубями мира».
Но авария на Чернобыльской АЭС подкосила все планы Горбачева. То, что в первые дни практически все замалчивалось, это правда. Как правда и то, что не отменили первомайские демонстрации. Но это был не злой умысел, а элементарное незнание, ведь на праздничной трибуне стояли первые лица, пришедшие туда с детьми и внуками. На ликвидацию последствий аварии в 1986 году ушло тридцать процентов союзного бюджета. Это была не только атомная, но и финансовая катастрофа.
В конце 1986 года из горьковской ссылки будет возвращен Андрей Сахаров. В смысле демократизации возвращение Сахарова — мировая сенсация. В демократические намерения Горбачева поверили даже самые отчаянные скептики. Эйфория от содеянного не знает границ. Причем у всего советского общества.
1987 год — последний год романтической перестройки. Этот год по праву стал годом советской интеллигенции. Все прежнее, но гласность неумолимо подтачивает саму основу системы. Иллюзия, что все можно изменить, открыто заговорив о проблемах, коснулась буквально всех. «Московские новости», «Огонек», толстые журналы — издания номер один в стране. Читают везде — дома, на работе, в транспорте. В 1987 году в журнале «Знамя» выходит «Собачье сердце» Булгакова, в «Новом мире» — «Котлован» Платонова, в «Неве» — «Реквием» Ахматовой. И всем кажется, что этому нет предела. Никто не знает социальной основы перестройки. Интеллигенция находится в приподнятом состоянии духа от открытого общения с некогда запрещенными текстами. Но она выступает только в роли читателя, а остальное население — в роли зрителя. Во время своих бесконечных поездок по стране Горбачеву задается один и тот же вопрос: «Михаил Сергеевич, когда будут результаты перестройки? Когда станем жить лучше?». Горбачев понимает масштаб патернализма в обществе, но сам толком не знает, как с этим бороться. Еще в июне 1986 года на заседании политбюро он говорит: «Люди так привыкли к указаниям сверху, что их, может быть, придется принуждать к самостоятельности». Но общество к этому не готово, все смотрят на первое лицо, как на волшебника, и ждут от него чуда.
В мае 1987 года впервые произносятся слова о надвигающемся на страну кризисе, но само слово «кризис» вслух не произносится. Финансовая система расстроена, зарплата идет в полном разрыве с производительностью труда. Горбачев об этом говорит вслух, но тут же добавляет: «На повышение цен не пойдем». Совмин настаивает на немедленном повышении цен, Горбачев соглашается с доводами экономистов. Ему возражают, говорят, что просто недопустимо повышать цены в стране, где 25 миллионов человек живет на доход ниже 50 рублей в месяц, а 50 миллионов — на доход ниже 80 рублей. Спор на политбюро ни к чему не привел. Горбачев закрыл заседание со словами: «Иначе дойдем до драки».
Здесь важен не сам факт споров в высшем партийном руководстве, а реальные цифры доходов населения на тот момент в стране. Оказалось, что на семидесятом году советской власти треть населения страны жила практически за чертой бедности. Мы часто ностальгируем по своему советскому прошлому и говорим новому поколению, как все было хорошо и прекрасно. И в ностальгии по своей молодости, когда, как говорят в народе, и сахар был слаще, и сало жирнее, откровенно привираем молодежи. И до сих пор никак не можем понять, что реформы возникают не тогда, когда все хорошо, а когда есть проблемы. И они всегда болезненны и для власти, и для населения.

В то время никто и слышать не хочет о рынке. Но тем не менее в феврале 1987 года принято решение, позволяющее создавать кооперативы. Кооперация, которая с большим успехом показала себя в годы НЭП и которой занимался будущий советский премьер Алексей Косыгин, в 1987 году, полное откровение. В кооперативах стали продавать самодельные «вареные» джинсы, кофточки с накладными карманами, словом то, что было наиболее востребовано на потребительском рынке. В кооперативных ресторанах, по отделке больше похожих на публичные дома, стали неплохо кормить. Но главное было в другом: при десятилетиями стабильных ценах на сырье готовая продукция кооперативов продается по рыночным ценам. Я вспоминаю свое ощущение, когда увидел приличный импортный спортивный костюм в кооперативном магазине. Его цена равнялась моей полугодовой зарплате советского офицера, хотя по тем временам она была не маленькой. Одна часть населения бросилась быстро зарабатывать деньги, ведь завтра все могут отобрать. В памяти остались рассказы дедушек и бабушек о том, как на закате НЭПа все отбирали. Через четыре месяца был принят закон о государственных предприятиях, дающий хозяйственную свободу предприятиям. Единственным реальным воплощением его в жизнь стало то, что предприятия начали вольно обращаться с финансами. Созданные советы трудовых коллективов наперегонки стали повышать зарплату на своих предприятиях. Механизм гиперинфляции стартовал и набирал обороты.
К 70-летию советской власти Горбачев делает доклад. Он на чем свет костерит Троцкого, Зиновьева, Каменева, Бухарина и Рыкова за навязанную ими в партии дискуссию. По его мнению, это мешало движению страны вперед. Но практически для всех в то время эти политики — только строчка в учебнике истории КПСС о Х съезде партии, запретившем любую фракционность и дискуссии. Антисталинист Горбачев от собственного бессилия хватается за Сталина как за соломинку. Он по горло сыт дискуссиями в ЦК и не может пробить закостенелость своих коллег по политбюро. В докладе он говорит, что в 30-е годы в стране сложилась командно-административная система и она всему вина.
Реформы разбудили страсти, но не готовность каждого что-нибудь делать. Попытка понять происходящее стала многим не под силу и выплеснула на поверхность самое примитивное — национализм. Ответом на любой вопрос было не что делать, а кто виноват. У советского смутного времени появились свои герои, закомплексованные неудачники советского времени, многие из которых и в парламент пришли, не имея костюма, но с большим гонором и амбициями. Я сам с покойным Виктором Чикиным в 1991 году на митинге на площади Ленина был свидетелем, как очень «нацыянальна свядомыя» депутаты, дожидаясь очереди на выступление, на чистейшем русском во время повального дефицита обсуждали, как поделили чешскую сантехнику и какую бы гадость еще сделать премьеру Кебичу, чтобы «вытрясти» из совминовских фондов очередную партию дефицитных «Жигулей». А после этого, глубоко вздохнув, шли на трибуну клеймить, но уже на белорусском, хотя и с явным оттенком «трасянки».

Май 1989 года стал для Горбачева решающим, он сделал свое дело. Год двухсотлетия Великой французской революции стал началом четвертой русской революции. Сам того не понимая, Горбачев ушел на второй план, искренне желая что-то поправить и остановить центробежные тенденции. Но спор с самой историей выиграть ему было не под силу. Он оказался виноват перед всеми нами в том, что дал нам свободу, но не сказал и не научил, что с ней делать. А каждый из нас персонально обязан ему тем, что он заставил нас думать и воспринимать мир во многих его оттенках, сделал хотя бы чуть-чуть каждого из нас свободным.
Горбачев — выдающаяся и трагическая личность. Его не понимали и отвергали все, обвиняя в непоследовательности. Многие его решения противоречили одно другому. После ухода из большой политики он сделает много глупостей типа участия в выборах президента России в 1996 году. Но с его стороны это будет не желанием вернуться во власть, а последней попыткой высказаться и быть понятым. Это была трогательная некомпетентность, желание избежать раскола и избежать принуждения. Он не был слабым и слабонервным, он просто не желал ломать людей через колено. И именно это ему не прощают многие до сих пор. При всей своей открытости Горбачев всегда был застегнут на все пуговицы, его внутренний мир непонятен никому, и открыться он не хочет и не будет.
С ним рядом всегда была его супруга Раиса Максимовна. За их обоих, за их общий триумф и трагедию она заплатит по максимуму. Незадолго до смерти в своем последнем интервью в Мюнстере она скажет: «Неужели для того, чтобы тебя полюбили и поняли, нужно умереть». Для многих ее смерть была прозрением. Нам всегда казалось, что их отношения — это игра на публику, но все оказалось гораздо серьезнее. Многим было просто стыдно за собственную близорукость.
Мы поймем и примем Горбачева. Просто еще не пришло для этого время. Поймем тогда, когда найдем самих себя, станем просто жить и не пытаться посадить три сосны в два ряда.