Как это было

№34 от 22 августа 2013 года

Статья

Комментарии (0)

Остались на высоте

«Я не узнавал самого себя. Не новичок на войне, я к тому же прекрасно знал ее цель. Нам предстояло отвести угрозу с востока, ликвидировать ее раз и навсегда. И тем не менее перед лицом этих бескрайних просторов меня охватило чувство глубокой подавленности и страха, того самого страха, какой испытывает человек, предчувствующий расставленную ему ловушку», — писал о первых днях войны в своих воспоминаниях унтерштурмфюрер СС Эрих Керн из дивизии «Лейбштандарт Адольф Гитлер». Предчувствие было неслучайным. Блиц-криг не удался. После мясорубки под Сталинградом последовала битва на Курской дуге в 1943 году, закончившаяся 23 августа тем, что немцы, в том числе и бойцы этой прославленной дивизии Ваффен СС, окончательно потеряли инициативу на Восточном фронте.
Сейчас это можно изучать по документам или материалам поисковых экспедиций, но непосредственных участников, видевших все своими глазами, уже не так много. Один из них — генерал-майор в отставке, заместитель председателя Военно-научного общества, участник освобождения Минска Александр Федорович Фень — живет сейчас в белорусской столице. Он рассказал «7 дням», как 70 лет назад проходило одно из величайших сражений Второй мировой.

— Когда началась ваша военная жизнь?
— Я родился на Украине 1 декабря 1923 года. Когда началась война, сдавал экзамены в педагогической школе в городе Золотоноша. Тогда это была Полтавская область, а сейчас Черкасская. И меня призвали в армию. Уже через год  закончил 2-е Харьковское танковое училище в Самарканде, куда его эвакуировали. Мне дали звание лейтенанта. Тогда было так: если без троек закончил, то ты — лейтенант и можешь командовать взводом из трех танков. Если же хоть одна тройка на госэкзаменах — младший лейтенант, командир танка. Так я получил взвод танков Т-70. В составе танковой роты прибыл в 84-ю танковую бригаду, которая пополнялась после боевых действий в Татищево, севернее Саратова. Там и до войны, и после нее был учебный центр. Там командир, комиссар и начальник штаба беседовали со всеми нами. Дошли до меня и спросили, сколько лет. А мне тогда еще не исполнилось 19. «Мы вас не можем назначить командиром взвода. У нас есть опытные офицеры, которые уже воевали». Тогда я предложил им, чтобы меня назначили командиром танка и отправили на фронт.
Так командиром танка я и попал в Сталинград в августе 1942 года, когда там шли тяжелые оборонительные бои. Получил первое ранение, но удалось  уничтожить три немецких танка и два орудия. Моя оборонительная позиция была где-то в 150 метрах от забора Сталинградского тракторного завода, где тогда делали и ремонтировали танки. Чуть ли не каждый день мы отражали атаки... Потом был приказ взять двухэтажный дом. Задача была в том, чтобы в каждое окно запустить по снаряду, а потом здание должна была занять пехота. С заданием я справился и радовался, что с первого выстрела попал в окно. Наши бойцы уже зашли в дом, но к нему стала двигаться группа немцев — примерно 18—20 человек. Тогда я по ним осколочным зарядом. Кто остался жив, поднялись. Я снова по ним. Больше никто не поднимался... Это было мое становление как фронтовика. После этого я почувствовал, что могу сам принимать решения. 
После первого ранения, которое там получил, и после лечения меня отправили на Южный фронт. Был уже декабрь. Манштейн шел к Сталинграду, чтобы деблокировать окруженных немцев. Мне довелось столкнуться с подразделением разведки группировки Манштейна. Мы ехали на грузовой машине с другим лейтенантом. После ранения мы были одеты не по-зимнему, холодно было. В кузове рядом с нами находились ящики с боеприпасами. Мы взяли себе на всякий случай по пять гранат. Вдруг навстречу нам немецкая техника — бронированная машина на гусеничном ходу и с парой колес спереди (скорее всего, бронетранспортер Ханомаг — прим. авт.), а за ним мотоциклисты. Это и были немецкие разведчики. Сержант, который был в кабине, открыл огонь. Мы кинули вдвоем в немцев гранаты, но кто-то из них остался жив и ранил меня. Потом мы от них оторвались и передохнули в деревне. Мне пришлось вернуться в тот же самый госпиталь. Выздоровел только в феврале 1943 года, после чего попал в 5-ю гвардейскую танковую армию, которая формировалась севернее Ростова на базе 3-го гвардейского танкового Котельниковского корпуса под командованием Ротмистрова.

— А затем была Курская битва?
— Да. Но вообще правильней все же называть ее битвой под Курском, потому что в самом городе боев не было. Для меня битва началась со сражения под Прохоровкой. 5-й танковой там противостояла 4-я танковая армия немцев и группа «Кемпф». У них было где-то до ста тяжелых танков «Тигр», а остальные – «Пантеры». На эти машины Гитлер возлагал большие надежды. Но у нас промышленность тоже не спала. Для Т-34 сделали новые подкалиберные снаряды, а потом была модификация с пушкой калибра 85 мм (правда, появилась она уже после битвы на Курской дуге — прим. авт.). Подкалиберный снаряд помогал нам бороться с «тиграми». В лоб и башню не брал, но можно было подбить сбоку — в борт. На один танк нам давали только 5 таких боеприпасов.
Но вернемся к Прохоровке. Подошли мы к ней 11 июля. Там были и танковые силы, и минометные подразделения, и артиллеристы. Большое было усиление. Нужно было не пустить немцев в глубь страны. Они хотели взять реванш, пойти на Сталинград, а может, и снова на Москву. И вот 12 июля мы уже были в боевых порядках: сначала Т-34, а затем Т-70, в том числе мой танк. Когда я уже увидел горящие машины, наши и немецкие, по рации была команда отойти нашему батальону на тысячу метров. Но мне попали в левую гусеницу, и танк уже недвижимый. Что делать? На танк поставил дымовую шашку и кинул вперед гранату, чтобы создать впечатление, что наш танк горит. У нас были запасные траки, и гусеницу мы починили на месте. Пока механик заканчивал ремонт, я сел за пульт управления. Увидел легкие немецкие танки и подбил три из них. Потом поступила команда: «Вперед», и мы двинулись. Все это время два других танка из моего взвода действовали самостоятельно по принципу «Делай то, что и командир». Потому что радиостанция была только в моей машине.
Под Прохоровкой бой был весь день. К вечеру мы закрепились, вырыли окопы. Кругом гарь, дым. К моему танку подошли два командира. Мы сидели и грустили: успеха нет, многие танки погорели. У нас тогда погибло десять командиров взводов и десять механиков-водителей. Если снаряд попадал в Т-70, то весь экипаж из двух человек погибал, ведь танк был на бензине. Короче говоря, впечатление было тяжелое... И тут я по рации услышал, что зачитывают обращение Ротмистрова: «Танкисты, вы совершили чудо. Вы остановили немецкого зверя». И мы тогда очнулись, поняли, какое дело мы сделали. Эти слова генерала оказались гораздо сильнее бесед комиссаров и политработников.

После Прохоровки — 13 июля — мы окопались. Ждали, что немцы ударят, но этого не было. Перешли на другие позиции. Тоже не было атаки. Мы пытались сами атаковать, но не получалось. Немцы делали то же самое. В общем,  друг друга не пускали. На севере Рокоссовский не дал немцам сильно продвинуться, а потом провел интенсивную артподготовку. Наши там перешли в наступление и 5 августа овладели Орлом. Немецкую группировку в том районе рассекли и уничтожили. К 18 августа они уже были примерно в 40 километрах от Брянска.
У нас, южнее, наступление было начато 3 августа. Кстати, я тогда получил новый танк — Т-34. Мы прорвали немецкую оборону под Белгородом, которым овладели 5 августа. Важную роль в этом сыграл 1-й гвардейский механизированный корпус, которым командовал Руссиянов — он возглавлял 100-ю стрелковую дивизию при обороне Минска в 1941 году.
Немецкая группировка тоже была рассечена на две части. Поэтому уничтожать ее уже было легче, но все равно бои шли тяжелые. Были мощные контрудары немецких войск. Тем не менее, мы подошли к Харькову, и 22 августа окружили город. Немцы пытались выскочить из Харькова, но им перерезали путь. Командующий Степным фронтом Конев дал приказ штурмовать город в ночь на 23 августа. Большую часть немцев уничтожили, часть ушла. Отходя, они разрушали продовольственные склады, медицинские учреждения, все, что только можно. Продовольствие они тоже постарались заранее оттуда вывезти. Назревал голод. Однако почти сразу после освобождения туда прибыло украинское правительство. Стали поступать продукты и другие необходимые вещи. Жителей Харькова спасли от голода. Принято считать, что битва под Курском завершилась овладением этой второй столицы Украины, но наступление продолжалось. Хотя именно нашу армию вывели для пополнения. Это было уже во второй раз за то лето, и это говорит о том, как наши танки горели.

Под Прохоровкой было уничтожено 350 немецких танков и 10 тысяч личного состава, но наших полегло тоже много. Скажем, в нашем батальное Т-70 было 39 штук, то есть сверх штата, положено только 31. Так вот к 23 июля осталось только 4 танка. В том числе и мой танк сгорел 21 июля. Тогда я уничтожил немецкий танк, но потерял свой. Два других танка из моего взвода тоже были подбиты. Командир второго танка лейтенант Вороновский, его водитель Лягошин погибли. С сыном последнего я потом переписывался. Погиб и Едранов — командир третьего танка, а также его водитель. Все были награждены медалью «За отвагу» посмертно. И мне тоже ее дали. Также за битву под Курском меня наградили орденом Красной Звезды. За что конкретно? Был случай 5 или 6 августа недалеко от Харькова — там окопался противник. Меня замкомандира батальона уговаривал пойти первым в атаку: «Ты уже воевал, пойди, а за тобой батальон пойдет». У меня тогда, напомню, был уже Т-34, но во взводе он остался один. И я поехал первым, но, как вы понимаете, тогда в танках не было стабилизатора, и прицелиться на ходу было нельзя. А остановиться — это подставить себя немцам. Стреляли только, чтобы пугать противника. В наш танк в лобовую броню попал немецкий снаряд. Он ее не пробил, но осталась вмятина рядом с водителем-механиком, который получил страшный удар по ногам. Из смотрового прибора полетело стекло и попало заряжающему в глаза. Получается, что танк в бою участвовать уже не может. Радист был невредим, я попросил его заменить механика, а сам не отводил глаз от прицела. При этом радист не умел водить, и я ему объяснял все: как передачи переключить, какую педаль нажать. Он молодец, справился. Мы смогли задним ходом отойти в кусты. Это нас и спасло. Я всегда говорю, что в экипаже нужно осваивать специальности друг друга. От этого жизнь зависит...

— Иногда говорят, что дизельные двигатели Т-34 давали преимущество.
— Преимуществом они обладали с точки зрения мощности, а горели все танки. Хотя бензин воспламеняется быстрее, конечно... Если танк горел, экипаж имел право выскакивать даже без команды, потому что человек дороже машины. 
Кстати, у меня было ранение, когда снаряд попал в танк Т-34 и весь экипаж погиб, кроме меня, потому что я был в башне. Вся машина горела, и я обжег руку, пять дырок у меня было от осколков. Выскочил из танка, кинул в стороны две гранаты и бегом к своим.
— Какие в то время были основные противотанковые средства? И что было наиболее эффективно?
— В основном, сами танки и артиллерия. У нас были орудия 57 мм. Этот калибр меньше, чем у Т-34 (на первый была пушка 76 мм, а затем ее заменили на 85 мм — прим. авт.), но ствол у пушки был длиннее и начальная скорость снаряда выше. Было много и других калибров, в том числе 122 мм. Ну а уж гаубица 152 мм проламывала любую броню.

Василий МАЛАШЕНКОВ

P. S. На прощание ветеран открыл свои записи, которые сделал в Центральном архиве Минобороны (ЦАМО) в Подольске (еще при СССР). В тетради аккуратно записаны фамилии и имена погибших однополчан: «Вот видите: тут люди разных национальностей. Андреев, Басс, Губарь, Гринберг...». Мне удалось найти этот документ ЦАМО. В нем — длинный список танкистов. В графе «Когда и по какой причине убыл» значится либо «убит», либо «умер от ран», либо «сгорел в танке». Причем горели в основном в одном месте — район совхоза «Комсомолец» Прохоровского района Курской области. В том числе так было и с Иваном Бассом — уроженцем Брест-Литовского уезда Гродненской губернии, лейтенантом, кадровым военным...