Персона



Мы просто оставались людьми…

При всей сложности и пестроте нашей современной жизни, радикализме оценок есть то общее, которое всех объединяет, — это Победа. Так говорят сегодня фронтовики, так говорим и мы, не воевавшие. Снова и снова слушаем рассказы о войне, многое подвергаем сомнению, благо, источников информации в век интернета более чем достаточно. Ценна каждая подробность очевидца и участника тех далеких событий. Таких, как Григорий Исаакович Обелевский. На войну он попал в 17 лет. Направлялся в тыловой Сталинград, а попал в самое пекло…
— Григорий Исаакович, вы прожили долгую и наполненную событиями жизнь. Можете ли вы сегодня с высоты прожитых лет определить самый интересный, поворотный и драматичный период в вашей жизни?
— Однозначно — это Сталинград. Наверное, так устроена человеческая психика, что происшедшее вчера вспоминаешь с трудом, а то, что было с тобой несколько десятков лет назад, помнишь в мельчайших подробностях. Сегодня я с позиции прожитых лет могу объяснить этот феномен. Я остался в живых там и тогда, когда это было практически невозможно. То, что я разговариваю с вами, — это судьба. Мне просто повезло. Все сложилось как бы само собой.
— Но начнем по порядку. Вы помните тот день, когда началась война?
— Как сейчас. У меня было обычное для моего поколения детство. В 1941 году я закончил 7 классов и поступил в ФЗУ. Нужно было помогать семье и получить рабочую профессию. Жили мы тогда в Днепропетровске. Утром 22 июня, в воскресенье, я с ребятами пошел в кино. Кинотеатр «РотФронт» располагался на проспекте Карла Маркса. Показывали фильм «Фронтовые подруги», посвященный финской компании. После сеанса мы обратили внимание, что на улице собралось много людей. Все стояли с опущенными головами и слушали речь Молотова из репродуктора. Мы спросили у взрослых, что произошло. Ответ был короткий: «Началась война».
— А каким был фронтовой Днепропетровск в первые дни войны?
— Днепропетровск в то время был особым городом, он и сегодня остается таким. Это был закрытый фронтовой город. Мы жили в районе Чечелевка, в то время это была промышленная окраина города. Бомбить его начали где-то на 2—3 день после начала войны. Особенно доставалось мостам через Днепр, они ведь широкие — от двух до трех километров в длину. Сразу стали копать землянки, заклеивать окна. Эвакуация началась в начале июля. Брат добился для нашей семьи места в эвакуационном вагоне. Он получил повестку на фронт, в то время он заочно учился в институте и работал техником в вагонном депо. Второй мой брат жил на Дальнем Востоке. Он был инженером по прокладке труб в районах вечной мерзлоты. Работал, как тогда говорили, на Малом БАМе. Забегу немного вперед и скажу, что после освобождения оккупированных территорий от немцев рельсы с Малого БАМа разбирались и шли на восстановление разрушенных железных дорог в европейской части СССР.
— Как вы оказались в эвакуации в Сталинграде?
— Меня, как и многих несовершеннолетних, решено было эвакуировать в тыл. Но был предоставлен выбор — эвакуироваться с училищем или с родителями. Я решил ехать с родителями. К военному заводу подогнали эшелон, оборудование погрузили на платформы, а людей разместили в теплушках. Поезд двинулся на Восток. На станции Дебальцево в районе Донбасса наш эшелон остановили, так как в первую очередь пропускались составы, идущие на фронт. Наш эшелон загнали в тупик в полутора километрах от станции. Отец мне говорит: «Мыло забыли. Беги на станцию, купи». Я купил и вернулся к поезду. Одна старушка попросила сделать то же самое для нее. Дала мне 3 рубля 15 копеек. Я опять пошел за мылом. А в это время наш поезд ушел. С тех пор я навсегда запомнил, сколько стоило мыло в июле 41-го.
— В то время вы — уже юноша, закончивший 7 классов. Тогда это было приличное начальное образование, немногие могли похвастаться таким. Как вы сориентировались в новой для себя обстановке и не растерялись?
— Да все было просто. Пошел на станцию, объяснил начальнику, что отстал от эшелона. И получил ответ: следующая станция — Луганск, но поезд будет через четыре часа. В Луганск приехал, когда стемнело. Опять иду к начальнику станции. И получаю ответ: «Ищи состав сам». А их на перегоне в то время собралось 64, все похожи друг на друга как близнецы. Одним словом, своих родных я не нашел. Сел на рельсы и заплакал.
Военный комендант собрал всех «беспризорников». Нас покормили, а на второй день отправили на уборку урожая. Под Луганском была большая немецкая колония. С началом войны этнических немцев депортировали, а хозяйства остались. Нужно было убирать урожай, что мы и делали. На этой уборке я заработал два мешка зерна. Когда спросили, куда отправлять, я наугад назвал своих родителей, хотя не знал место, где они находятся. А с приближением фронта нас отправили в Сталинград.
— В то время Сталинград был тыловым городом. Как вас там приняли и как вы оказались в разведке?
— Сначала меня направили на завод «Красный Октябрь», но там не было места в общежитии. По этой причине отправили на тракторный завод. Продолжил учебу в ФЗУ № 3 и одновременно работал учеником фрезеровщика в цехе № 10, где делали боеприпасы. Работали, спали и ели прямо там, где работали. В Сталинграде я узнал, где мои родные. Как-то ребята уговорили меня пойти на главпочтамт. Шел за компанию, а получил письмо от брата, который находился после ранения на лечении в Грузии. Из письма я узнал, где мои родители. И то, что они получили заработанные мною два мешка зерна на уборке. С учетом того, что в тылу было в то время голодно, это был хороший подарок для отца и матери от сына.
1 сентября 1942 года мне исполнилось 17 лет. А еще раньше, летом, Сталинградский обком комсомола обратился с призывом к молодежи: «Все на защиту города!». Мы отправились на сборный пункт в Камышин, а оттуда — в 90-й запасной полк 64-й армии.
22 сентября я принял присягу, а где-то 10 или 12 октября нас всех отправили на фронт в пехоту. Меня направили в Бекетовку в 36-ю гвардейскую стрелковую дивизию. Изначально эта дивизия была 9-м воздушно-десантным корпусом, командовал ею полковник Михаил Иванович Денисенко, немного позже он получил звание генерала. Много лет спустя он командовал Витебской воздушно-десантной дивизией, похоронен в Витебске. Нас было 300 человек. Перед строем всем объявили, что нужно набрать 30 человек в разведроту. Начальник разведки дивизии майор Падалко проводил отбор.
В разведку меня «сосватал» мой приятель Иван Булда — высокий крепкий парень с Украины. Я тоже был крепкий спортивный парень, до войны много играл в футбол. Иван сказал: «Нужно взять в разведку этого цыганенка». Мои еврейские черты (по матери я белорус, а по отцу еврей) многие путали с цыганскими. Это была судьба. Месяцем позже мы узнали, что все, кто попал в роту автоматчиков, погибли.
— Насколько вы были готовы к боевым действиям?
— Трудно сказать. Показали, как стрелять, как бросать гранату, окапываться. То есть, мы прошли необходимый минимум, а науку воевать постигали уже на фронте. Наш командир роты старший лейтенант Василий Андреевич Паранюшкин до войны работал на Урале учителем. Сначала он дал команду — новичков взять в группу прикрытия и постоянно учить. Старослужащие солдаты прошли финскую войну, нас учили мелочам. Тем мелочам, которые называются наукой выживать. Им я обязан тем, что остался в живых.
— Что такое страх на войне и как его преодолеть?
— Я бы не так поставил вопрос. Правильнее сказать, чувство постоянной опасности. Оно было у всех. Без него человек не мог выжить на войне. Впервые я испытал страх в боях за высоту 145,5 метра. В истории о войне она известна как бои за Лысую гору. Вернее, это был не страх, а шок. Вся гора была устлана телами погибших. В голове постоянно крутилась мысль, что это может произойти и со мной. Но в это просто не верилось, молодость имеет одно весомое преимущество перед зрелым возрастом — видишь только хорошее. В ночь на 19 ноября, когда началось контрнаступление, мы лежали в окопе, три часа над нашими головами летали снаряды и мины. Но самая тяжелая ночь была с 10 на 11 января 43-го.
Аэродром Гумрак находился в руках немцев, туда с самолетов сбрасывались с воздуха продукты и боеприпасы. «Солдатское радио» даже говорило о том, что немцы хотели вывезти Паулюса с аэродрома в Германию, что за ним даже прилетал самолет. Мы его окружили со всех сторон. Мороз градусов 35, мы лежим на льду, окопаться негде. Штыками и прикладами автоматов делаем во льду бруствер, немцы сопротивляются отчаянно. В эту ночь я вспомнил всю свою жизнь. И сегодня помню ту ночь буквально по минутам. Тогда я отморозил ноги и уши, а в шапке нашел отверстие от пули. В живых нас осталось 27 человек. Забегая вперед, скажу, что уже на Днепре я был в окопе рядом с Шубиным. Мне 18 лет, ему — 38, у него двое детей. Кругом — огонь несусветный. Он поседел на моих глазах.
— Вы помните своего первого «языка»?
— Конечно. Как говорят в народе, первый блин комом. Мой первый «язык» оказался санитаром, он нес какао в блиндаж офицеру. Ничего ценного он не знал, поэтому командование выразило неудовольствие и просило искать более ценных «языков». А второго помню как сейчас. Его звали Карл, физически очень крепкий. Я был тогда в группе прикрытия. А третий мой «язык» оказался очень ценным, за него я получил свою первую медаль «За боевые заслуги», вручал мне ее сам комдив Денисенко.
— Была ли у вас ненависть к пленным немцам? Как себя вели «языки» на допросе?
— Ненависти не было, была какая-то щемящая жалость. Допросы проводили другие, я разведчик, у меня были свои задачи. Но из разговоров товарищей знаю, что на допросах немцы рассказывали все подробно и охотно, постоянно подчеркивая, что они, дескать, солдаты, из рабочих, поэтому обязаны выполнять приказ.
— А немцы охотились за «языками» в нашей армии?
— Военная технология везде одинакова. Охотились и брали «языков» с нашей стороны. Я помню, как уже позднее в районе Белгорода мы видели немецкую группу, которая пробиралась на нашу территорию. Но нам было запрещено вступать в бой с ними. Приказ был четким — выполнить поставленную задачу.
— Вы помните день окончания Сталинградской битвы?
— Да, это было 2 февраля 1943 года. В этот день был разрушен единственный оставшийся целый дом в Сталинграде. Кругом руины. Мы некоторое время в районе Бекетовки на внешнем конце несли охрану пленного Паулюса, которого немцы пытались выкрасть, а затем нас перебросили на Курскую дугу в район Белгорода.
— Чем памятна вам Курская дуга и как вы оцениваете с высоты прожитых лет своего противника?
— Мы все учились. И немцы в том числе. Наша дивизия на Курской дуге располагалась между Белгородом и Волчанском. Поступил приказ создать из опытных разведчиков армейскую разведгруппу. Из каждой роты отобрали по два человека. Группа размещалась на базе 201-й разведроты 213-й стрелковой дивизии. Немцы готовили наступление. Практически каждую ночь мы ходили в разведку через Северный Донец. Задача была поставлена четкая — выяснить, где немцы наводят мосты через реку. Всю ночь проползали по берегам, но так ничего и не нашли. Оказалось, что немцы уложили настилы так, что они оказались ниже уровня воды на 10—15 сантиметров, по ним должны были пройти «тигры» и «пантеры», которые появились у немцев на вооружении.
Бои были очень тяжелыми. Но мы устояли, освободили Харьков и вышли к Днепру. Понимаете, есть в жизни вещи, которые трудно перевести на язык цифр. Вроде бы все сходилось у немцев. И опыта военного побольше, и снабжение получше, и вооружение по последнему слову техники. И все-таки мы победили. Наверное, просто потому, что мы всегда оставались людьми.
— Ваша дивизия одной из первых форсировала Днепр. Но награду вы не получили. Почему?
— В то время стало ясно — война покатилась назад. У всех было совсем другое настроение, командование не скупилось на награды. Я был к тому времени уже старшим сержантом и опытным разведчиком. Солдатская молва разнесла весть: кто первым форсирует Днепр, будет представлен к званию Героя Советского Союза. Мы располагались в районе Кременчуга на Полтавщине, напротив деревни Днепрокаменка. Сидим, едим американские консервы, а на «виллисе» подъезжает генерал-лейтенант в полевой форме. Позднее я узнал, что это был маршал Конев. Наш ротный доложил генералу: «Товарищ генерал, разведрота вышла к Днепру». Генерал говорит: «Хорошо, что вышла. А теперь марш на тот берег». В ночь с 26 на 27 сентября 43-го мы переправились на другой берег. Окопались, а когда вся дивизия переправилась, продвинулись километров на десять. Через некоторое время в землянку зашел подполковник, расспросил, как все было, записал и сказал на прощание: «Вы молодцы, первыми форсировали Днепр, постараемся вас не забыть». Позже, когда я уже лежал в госпитале после ранения, мне рассказали, что подполковник из штаба нашей 7-й гвардейской армии в тот же день, когда переправлялся через Днепр на баркасе, попал под бомбежку и погиб. Так что за форсирование Днепра мы ничего не получили.
На Днепре я был сильно ранен. Помню, что лежал в окопе, а за нами гонялся немецкий самолет. Рядом что-то очень сильно ухнуло, я перестал чувствовать свои ноги. Боялся на них посмотреть, думал, что оторвало. Оказалось, тяжело ранен в руку и плечо. А дальше все было, как у всех на войне: госпиталь, выздоровление и направление в конвойные войска в НКВД.
— Вы прошли Румынию, Венгрию и Чехословакию. Что больше всего запомнилось? Каково было отношение местного населения к советским войскам?
— Я служил в частях, которые были во втором эшелоне. Самые тяжелые бои были в Венгрии и на озере Балатон. В районе Будапешта нас бросили в бой, там меня контузило. Отношение населения было разным. В Словакии — доброжелательным, в Венгрии иногда враждебным.
— Я не зря задал этот вопрос. В последнее время в западной, да и российской печати появилось немало статей с крайне негативными оценками советских войск на освобожденных территориях. Даже называется цифра два миллиона изнасилованных немок, цифры называемого переправленного имущества советскими солдатами впечатляют, одних только пианино и роялей якобы было вывезено 80 тысяч штук. Что вы скажете по этому поводу?
— Я сильно сомневаюсь, что в то время было два миллиона молодых немок. Это — во-первых, во-вторых, давайте будем откровенны: война — это еще и реальная жизнь каждого человека в экстремальных условиях. Но саму жизнь, потребности в общении и любви война не отменяет. Написать и объявить сегодня можно о чем угодно. Были и увлечения, и романтика, и любовь. Было и высокое, и низкое. В потоке слов о вывезенном барахле нам бы не забыть главное — кто на кого напал? Но я упрощу свой ответ: не представляю, как я, простой солдат, мог привезти с собой пианино или рояль. А если что-то и было, то таков закон войны.
— Григорий Исаакович, сегодня многие события нашего военного прошлого трактуются неоднозначно. Некоторые оценки самих фронтовиков зачастую диаметрально противоположны. В чем, на ваш взгляд, суть проблемы?
— Война — сложное и многомерное явление. И очень неоднозначное. Война объединяет, на ней все равны. Можно «за уши» тянуть детали, мелкие факты и события, но суть от этого не меняется. Это нормальное течение нашей жизни. У моего поколения вся жизнь разделилась на два периода — до войны и после. И совсем неважно, что до войны я прожил 16 лет, а после начала войны — уже 71. Испытание мирной жизнью выдержал не каждый: кто-то пошел учиться, сделал карьеру, состоялся, кто-то — нет. Это нормально, в мирной жизни нужно брать другие высоты. И зачастую те, фронтовые, для многих оказывались более простым испытанием, нежели решение простых житейских проблем.
Мы зачастую даем оценку многим событиям нашего недавнего прошлого с точки зрения современных событий. А это не совсем правильно и корректно. Возьмем приказ № 227, более известный как «Ни шагу назад!». Был ли он жестоким? Безусловно. Но если мы говорим «А», то давайте скажем и «Б». А что оставалось делать властям, когда мы доотступались до Волги? А если быть еще более честным и откровенным, то нужно сказать, что в начальный период войны и вовсе бежали. Персонифицировать все сложности и проблемы тоже нельзя. Только ли Сталин виноват в неудачах? А кто докладывал ему о проблемах, кто предлагал решения и писал проекты приказов? Это все очень просто — назначить виноватого и закрыть вопрос. Никто не станет отрицать преступность властей, проводивших столь массовые репрессии. И никто не станет отрицать гнусность и безумие антисемитизма в послевоенный период. Но правда и то, что в тот период времени подавляющее число населения верило в Сталина и искренне поддерживало его. Возьмем, к примеру, историю массового голода начала 30-х годов. Была ли власть в нем повинна? Безусловно. Но есть и другие факты — решение западных стран о торговой блокаде СССР. Было решено прекратить с СССР всю торговлю, кроме… торговли зерном. Этот факт о чем-то говорит? Для думающего человека, полагаю, что да. Этот пример как раз и есть тот случай, когда малая, основательно забытая деталь в нашем историческом прошлом многое проясняет. А таких примеров много.
Мне в послевоенной жизни повезло. В 1946 году я окончил Харьковское военно-политическое училище войск МВД. После этого более тридцати лет служил на границе. Из них 22 года в горных районах Памира и Закавказья. Но судьба есть судьба, хотел поступать в военно-политическую академию, а оказался в высшей школе КГБ в Москве. Всю жизнь был и остаюсь политработником. Семь лет я проходил майором из-за пятого пункта. Но на жизнь не жалуюсь. После школы КГБ, которую окончил с отличием, учитывая, что долгое время служил в сложных в климатическом отношении районах, получил возможность выбрать место службы. Предлагалось два варианта: заместителем начальника военного училища в Голицыно под Москвой либо в Гродно. Моя мать родом из-под Полоцка, незадолго до своей смерти она мне все уши прожужжала — возвращайся в Беларусь. Приехал на «разведку» в Гродно. Город покорил меня, райское место. Небольшой уютный областной центр. Сравнивать было с чем. По тем временам тотального дефицита казалось, что здесь только птичьего молока не хватает. С 1969 по 1981 год служил в должности заместителя начальника погранотряда.
— Григорий Исаакович, вопросов еще осталось много. Но учитывая, что в следующем году 2 февраля мы  будем отмечать 70-летие победы в битве под Сталинградом, давайте в конце января будущего года вернемся к этому вопросу. Поговорим о Сталинграде отдельно. Вы не против?
— Нет, конечно же. И поговорим, и вспомним, а, возможно, кого-нибудь и пригласим.
— Спасибо за беседу. Здоровья вам, удачи и того оптимизма, который вас не покидает всю вашу жизнь.