Это интересно



Отстаньте от Калиновского

Вроде бы пора перестать удивляться заявлениям, которые звучат на политическом поле, ан нет — не получается. Интернет сообщил, что представители некоторых делянок этого поля видят 2013 год годом Калиновского и предлагают начать популяризацию участников восстания 1863 года, которым он руководил на территории Беларуси и Литвы. А ведь все энциклопедии, включая белорусские, однозначно называют то восстание польским и напоминают, что повстанцы 1863 года, в том числе и те, которые действовали на землях нынешней Беларуси и Литвы, желали не создания белорусского и литовского государств, а, как свидетельствует «Энцыклапедыя гісторыі Беларусі», «на первое место ставили восстановление польской державы в границах бывшей Речи Посполитой с включеним в ее состав Литвы, Беларуси и Правобережной Украины». И возрождать Речь Посполитую они намеревались на базе конституции 3 мая 1791 года, в которой утверждалось, что в той Речи должен быть только один народ — поляки и только один язык — польский.
В том, что касается быть или не быть Речи Посполитой, повстанческие руководители были едины, споры средь них случались лишь тогда, когда они выясняли, кто из них главнее. Белорусский исследователь Валентин Акудович без обиняков указал, что на наших землях амбициозный Калиновский появился потому, что в самой Польше ему не нашлось места в первых рядах даже региональных руководителей восстания. Вот и решил, выходит, Викентий Константин (так на самом деле по-польски звучит его полное имя), что белорусские «дзецюкi» являются подходящим объектом для самоутверждения. Но не все «дзецюкi» ему нравились. Современные белорусские историки из Польши Олег Латышонок и Евгений Миронович напоминают, что православный человек для Калиновского был «схизматиком», т.е. отщепенцем, который «подохнет как собака». А ведь белорусы-«схизматики» составляли большинство на тех территориях, на которых Калиновский звал население к оружию.
Один из самых популярных польских историков Павел Ясеница не скрывал удивления тем, что «рдзэнный», то есть истинный, гербовый поляк назван национальным героем Беларуси и Литвы. Нам тоже не уйти от вопроса, есть ли основания называть то восстание белорусским. О.Латышонок и Е.Миронович в своей «Гісторыі Беларусі ад сярэдзіны XVIII да пачатку XXI ст.» напоминают, что оно «было наименьшим из антироссийских восстаний в Беларуси», что «в вооруженной борьбе на стороне повстанцев приняло участие 3—4 тысячи человек — втрое меньше, чем в восстании 1831 года». А ведь в Гродненской, Минской, Могилевской, Витебской губерниях, на которые они пытались распространить свои действия, жило несколько миллионов поселян. Кроме того, подчеркивают эти авторы, «несмотря на все усилия, восстание носило шляхетский характер». Даже на главной повстанческой территории, в Гродненской губернии, среди повстанцев крестьяне составляли менее трети. На Минщине в их отрядах крестьян было 20 процентов, на Могилевщине — всего 13, на Витебщине и вовсе не было. Надо полагать, под повстанческим ружьем оказались лишь те крестьяне, которых шляхтичи увели с собой в качестве прислуги — не будет же пан кормить коня и готовить себе пищу.
На шляхетский характер восстания указывала в воспоминаниях и Элиза Ожешко, примкнувшая к отряду Р.Траугутта, действовавшего на Кобринщине и Пинщине, и называла это обстоятельство главной причиной поражения. А шляхтичи, не надо забывать, относили себя к полякам. Они утверждали, что даже этнически у них иные корни, нежели у подвластных им мужиков, а мужиками владеют по праву завоевателей.
У Павла Ясеницы прямо сказано, что простые люди не поддерживали повстанцев, боролись с ними, ловили, передавали властям и даже убивали. Притом нелюбовь была взаимной. В «Двух дорогах» он пишет, что и у повстанцев к крестьянам было плохое отношение. Когда отряды одного из руководителей восстания Лангевича приближались к деревням, селения пустели. Если во времена Костюшко, пишет Ясеница, селяне остались безразличны к восстанию, в ряды костюшковцев их зачастую доставляли связанными, то в 1863 году они просто боялись тех, кто примкнул к инсургентам. И это на польских землях. На белорусских и украинских разделительный ров был еще глубже. Современный историк Алексей Миллер подчеркивает, что австрийские власти еще двадцатью годами раньше, обнаружив в Галиции приготовления польской шляхты к восстанию, натравили на нее местных крестьян и те «с радостью вырезали» около 1000 семей. Белорусский исследователь Микола Ермолович, обращаясь к тому же факту, тоже указывал, что австрийский канцлер Меттерних не направил против заговорщиков ни одного солдата. А Латышонок и Миронович уточнили, что «повстанцев и шляхту убивали польские крестьяне», что весть об этой резне разошлась по всей Беларуси, где тоже стали случаться убийства помещиков.
Историк и этнограф того времени Адам Киркор, направленный властями на Белосточчину для изучения настроений населения, сообщал: «…Общий дух крестьян до такой степени жестко настроен против шляхты, что действительно нужно бояться, как бы при малейшей возможности они не повторили галицийских сцен». Польский историк Станислав Мацкевич-Цат отмечал, что и на коронных землях крестьяне к восстанию были безразличны. Что касается белорусских, то о них весьма определенно высказывался уроженец Минщины Фаддей Булгарин: крестьяне, «если не были принуждены силой к вооружению, оставались равнодушными зрителями происшествий и большей частью даже желали успеха русским из ненависти к своим панам, чуждым им по языку и вере». Добавим, многих повстанческих вождей — Р. Рогинского на Пинщине, Л. Звяждовского на Могилевщине, Л. Плятера на Витебщине — вместе с отрядами выловили крестьяне.
Каковы же основания говорить, что восстание проводилось в белорусских интересах? «Мужыцкая праўда» Калиновского издавалась на белорусском языке? Так на этом же языке обращались к населению и царские власти. О.Латышонок и Е.Миронович напоминают, что в начале 1860-х годов они «пользовались белорусским языком так же охотно, как и революционеры». Более того, в рамках инициированной министерством просвещения дискуссии о новом уставе для средних и начальных школ «рассматривалась возможность введения белорусского языка в школы», однако «стремление учиться по-белорусски было очень слабым». Намерение властей совпадало с тогдашними суждениями в кругах российской интеллигенции: «обучение в низших школах на родных языках населения соответствовало взглядам либеральных славянофилов, которые в то время положительно относились к народностям, независимо от того, была она великорусской или какой-то иной».
Перед восстанием белорусский язык был введен в качестве вспомогательного в народные школы. Большим тиражом власти издали «Рассказы на белорусском наречии», в которых значительное внимание уделялось истории белорусских земель, начиная от Полоцкого княжества. А еще было принято решение о выпуске на белорусском языке журнала «Друг народу» и выделены нужные для издания средства. В связи с  восстанием проект остался на бумаге. Но были и иные проблемы. Поскольку тогда, как и теперь, одни сторонники белорусскости ориентировались на Москву, другие — на Варшаву, «оставался нерешенным даже вопрос об алфавите» — кириллица или латиница. Перед украинцами, пишет Латышонок, такая проблема не стояла, потому они издавали учебники на украинском и официально открыли несколько сотен народных школ.
Как и Павел Ясеница, Олег Латышонок считает, что «Калиновский не боролся за независимую Беларусь». В другой своей книге «Нацыянальнасць — беларус» он говорит о «звериной ненависти Калиновского к православию, которое он называл «собачьей верой»», и делает еще несколько важных выводов для понимания роли Калиновского. Во-первых, «шляхетский революционизм, связанный с польской идеологией независимости, мешал распространению белорусской национальной идеи в XIX столетии». Во-вторых, замечает автор, если в «Письмах из-под виселицы» Калиновский писал, что в школах уже не «услышишь слова по-польски, по-литовски, да и по-белорусски», то это было правдой, но «стало результатом его и его товарищей деятельности», ведь одним из итогов восстания стало выведение в 1864 году белорусского языка из народных школ.
Характеризуя восстание 1863 года, О.Латышонок однозначно называет его «политической авантюрой», полагая, что «лучше бы того восстания вовсе не было». Он подчеркивает, что «оно было последней попыткой католической шляхты и интеллигенции повернуть ход истории вспять», что «повстанцы боролись за присоединение Беларуси к Речи Посполитой», что «во времена Калиновского под названием «Польша» имелась в виду Речь Посполитая». В таком случае неизбежен вопрос, почему вдруг в современной Беларуси кому-то захотелось бить в барабаны по поводу того восстания?
В Польше оценки тех повстанцев куда сдержаннее. Например, профессор Бронислав Лаговский — философ, историк, политолог, многолетний сотрудник Института философии Ягеллонского университета, профессор в Институте философии и социологии Педагогической академии в Кракове — вообще считает, что традиция восстаний является историей определенной части польскоязычной шляхты, не желавшей приспособиться к требованиям государства, ни своего, ни чужого. А Павел Ясеница, проанализировав, как в девятнадцатом веке складывалась ситуация на польских и финских землях, включенных в состав Российской империи, вообще пришел к выводу, что восстания были попросту напрасными. Финны, оказавшись в равных с поляками условиях, которые, кстати, были куда более благоприятны, чем для русских, бузой не занимались, а последовательно укрепляли автономию, чтобы в 1918 году провозгласить уже готовую независимость.
Попытка объявить Калиновского главным белорусским героем говорит, что на нашей территории, как и сто пятьдесят лет назад, идет борьба между «польской» и «русской» версиями белорусской идентичности, говоря словами политолога Всеволода Шимова. Потому одни в Беларуси — а это абсолютное большинство — пользуются алфавитом, другие — альфабэтом, одни — географической картой, другие — мапой, одни пишут, что живут в Европе, другие — в Эўропе. Такой раздрай не способствует утверждению белорусскости ни в литературе, ни в жизни. По сути, есть две группы людей, которые считают себя белорусами, но говорят и пишут на разных языках и в буквальном смысле уже не всегда понимают «гаворку» друг друга, на что несколько лет назад указал Валентин Акудович, дочка которого проходила студенческую практику в белорусской провинции и вернулась именно с таким впечатлением.
Попытка поднять знамена Калиновского навредит прежде всего самому Калиновскому, поскольку вспыхнувшая снова дискуссия окончательно развенчает его имидж борца за белорусскую свободу, утвердившийся в первые годы советской власти, нуждавшейся в героях борьбы против царизма, но явно пририсованный человеку, который твердил, что все живут на польской земле и едят польский хлеб. Всплывут и методы, которыми делалась та пририсовка. Ведь если Вацлав Ластовский правил тексты Калиновского так, что там, где была «Марыська, черноброва голубка моя», получалась «Белорусская земелька, голубка моя», то от этого Кастусь не становился белорусским. Несколько лет назад о том уже писал гродненский историк Александр Гронский. Теперь появятся новые публикации и новые факты. Потом, глядишь, кто-нибудь спросит: «А почему имя Калиновского носит улица в белорусской столице?».
Так что оставьте Калиновского в покое, для него же будет лучше. Да и повстанцев, ходивших под его знаменами, не стоит трогать, ибо не были те знамена белорусскими. Народная память четко зафиксировала, что в Речи Посполитой наши предки потеряли веру, язык, государственность, совсем чуть-чуть оставалось до утраты имени. А возвращены они и белорусское государство создано при помощи восточных соседей. По этой и по многим иным причинам, как кто-то очень удачно недавно выразился, не получится сделать так, чтобы Пушкин стал для белорусов иностранным поэтом. Людей белорусских — в их большинстве — не удастся превратить в антирусских, даже если хочется. Не потому ли так «узок круг революционеров», которым этого хочется?..