Беларусь помнит

№41 от 11 октября 2018 года

Статья

Комментарии (0)

Чудесное спасение из ада

В канун 75-летия уничтожения Минского гетто своими воспоминаниями о пережитом поделились с нами двое бывших узников: коренные минчане, всю жизнь прожившие в столице, – Нелли Шенкер и Наум Хейфец. Мы встретились с нашими героями в один день. Сначала отправились на Кальварийскую – к Нелли Григорьевне, затем – на улицу Осипенко – к Науму Аркадьевичу.

По первому адресу дверь в квартиру столичной пятиэтажки нам открыла красивая 80-летняя женщина. Признаюсь, я боялась, что Нелли Григорьевна мало что вспомнит из того, что с ней случилось. Ведь ей в 1941-м шел только пятый год…

Но волновалась зря. Нелли Григорьевна рассказывала так, что нельзя было не заслушаться и не сопереживать ей, в то время еще совсем маленькой, но очень смелой и смышленой девочке! Такой ее научила быть мама – Геня Иосифовна. Материнская самоотверженность, мамина школа мудрости помогли спастись Нелли и во время страшных погромов в гетто, и в холодные зимы партизанского лагеря...

Тогда и взрослым было не выжить, что уж тут говорить о детях… Но именно существование на грани жизни и смерти и сделали невозможное с детской памятью – запечатлели навечно подробности того далекого времени.

– Я родилась в 1937-м и в июне 1941-го мне было четыре. Папа ушел на фронт. Когда начали бомбить Минск, мы с мамой выбежали из дома, который покосился после бомбежки. Мама надела на голову себе и мне миски, и мы побежали к бабушке, – начала свой рассказ Нелли Григорьевна. – Но бабушки уже дома не было. Там было пусто. Все уехали…

А через несколько дней девочка, сидя у окна, увидела первых советских военнопленных, которые устало брели колонной по улице, подгоняемые немецкими конвоирами с овчарками.

Спустя какое-то время на улицах стали устанавливать столбы, как показалось девочке, невероятно высокие. А между ними натянули колючую проволоку. Так начиналось Минское гетто.

– Когда нас переселили в огромный дом на Танковой, мама стала ходить на работу.

...Дети, в числе которых была Нелли и ее двоюродный брат, оставались дома – в небольшой тесной квартире. Все сидели на топчанах одетыми. Боялись погромов.

Однажды зашли в квартиру двое – немец и полицай. Незарегистрированные взрослые спрятались в секретной комнате, вход в которую был через шкаф. Дети, увидев вошедших, теснее прижались друг к другу, как испуганные воробышки.

Но полицай «подбодрил» малышню:

– Не бойтесь, дети, пойдемте с нами! Дадим вам конфет!

Голодные, они поверили «добренькому» дяденьке. Но не все. Увидев, что двоюродный брат вместе с другими выходит из комнаты, Нелли, наученная мамой, закричала:

– Не иди. Не конфет тебе дадут, а пулю в лоб!

Но малыши ушли, а Нелли спряталась за мешок с одеждой, который стоял за дверью. Когда никто из детей не вернулся, Нелли, испугавшись, стала стучаться в дверь потайной комнаты. Взрослые не пустили девочку, а велели ей посмотреть, что с ребятами, которые пошли «за конфетами». Нелли отправилась на «задание». Вначале увидела брата, лежавшего сразу за порогом дома, а потом и других расстрелянных детей, а когда перебежками добралась до того места, где сегодня Юбилейная площадь, то увидела целые ряды расстрелянных. Их были десятки – тех, кого нашли во время погрома…

В квартиру с тайной комнатой девочка возвращалась с колотящимся сердцем. Прибежав к двери, где прятались взрослые, малышка, то и дело срываясь на плач, рассказала об увиденном. Потом стала стучать и просить:

– Впустите меня, мне страшно!

Но ей не открывали. В отчаянии Нелли стала кричать:

– Не пустите – позову немцев! Меня убьют, но и вас убьют!

– Впустили, – рассказывает Нелли Григорьевна, в очередной раз переживая уроки жестокости. – А через несколько дней вернулась мама, она все это время рыла окопы недалеко от вокзала.

Самые светлые детские воспоминания Нелли времен гетто были связаны с мамой.  Благодаря ей она смогла почувствовать там, за колючей проволокой, доброту и сострадание. 

– Однажды мы с мамой пошли к евреям, которых привезли в Минск из Гамбурга. Часть из них заселили в дом, который, кстати, сохранился и сегодня на Сухой,   вспоминает наша рассказчица.

Тогда депортированные в Беларусь люди не знали об уготованной для них участи – их ждала смерть в концлагере Тростенец. Когда Геня Иосифовна с дочкой подошли к одной из пожилых дам, она тепло с ними поздоровалась и, услышав просьбу Гени дать для Нелли теплую одежду – ребенок мерзнет, зашла домой и вынесла подходящие вещи. Потом обняла их и пригласила Геню:

– Приходи еще, дорогая, ты очень похожа на мою дочку... 

– Когда мы пришли на следующий день, то гамбургских евреев уже не было. Их отвезли в Тростенец, – рассказывает Нелли Григорьевна и плачет.

Потом начался тиф. Тяжело заболела и маленькая Нелли, и ее мама. Как вспоминает сегодня бывшая узница Минского гетто, лечиться было нечем, да даже есть было нечего – только несколько ломтиков хлеба… Но обе, мама и дочь, смогли выздороветь и без медицинской помощи.

Когда Нелли стало легче, она нашла спрятанный мамой хлеб и, сидя на холодной печке (ее не топили, чтобы не увидели, что в доме живут люди), незаметно для себя весь съела. И маме, еще такой слабой после болезни, нечем было подкрепить силы. Геня Иосифовна опять пошла на работу. Ей нужно было каждый день рисковать, чтобы выжить самой и спасти дочь.

В самых трудных, казалось бы, безвыходных ситуациях, Бог берег девочку.

– Когда мы с мамой поселились в одном из домов с русской печкой, я пряталась от погромов в шестке (площадка между устьем и топкой русской печи. – Прим. авт.). Как-то Неллочка заскучала по маме и, несмотря на ее строгие запреты, побежала туда, где копали окопы, прячась за дома, если навстречу шли фашистские патрули. А когда увидела маму, обрадовалась и подбежала к ней.

Немец, следивший за тем, чтобы узники работали без продыху, был зол, заметив рядом с женщиной ребенка. Отвел обеих в сторону, знаком показал матери копать яму.

Не дожидаясь автоматной очереди, мама схватила Нелли за руку и прыгнула вместе с ней на упавших в яму убитых и раненых. А когда автоматчики ушли и яму с трупами техникой стали засыпать, мама вынесла девочку.

Женщина стала копать, понимая, что, возможно, роет себе и малышке могилу. Но конвоира позвали, и он ушел, а мама, схватив за руку Нелли, помчалась со всех ног домой...

Разволновавшись, Нелли Григорьевна стала рассказывать об одном случае. Тогда всех – взрослых и детей – у кого на одежде была пришита звезда Давида, согнали к огромной яме.

Нелли Григорьевна вспомнила еще одну историю счастливого спасения.

– Однажды мы с мамой шли в колонне вместе с другими евреями. На нынешней Республиканской, где сегодня «Макдоналдс», колонну остановили и у взрослых стали отбирать детей. Полицай схватил и Нелли, девочка, уцепившись за мамин платок, громко заплакала: «Мамочка, не бросай меня!».

Всех детей отправили в тюрьму на Володарского. Посреди камеры вместо туалета стояла большая металлическая бочка. Чтобы справить нужду, детям приходилось становиться на спины друг другу. Потерял равновесие – падай и не плачь!

– Но Бог нас уберег и в этот раз, – рассказывает, вытирая слезы, Нелли Григорьевна. – Наши родители подкупили начальника тюрьмы. Нас вывели за стены тюрьмы, а там меня уже ждала мама.

Нелли Григорьевна также вспомнила, как она с мамой бежала из гетто. Подняв проволоку, открывавшую выход на волю, мама сказала: «Пусть стреляют лучше в спину, чем тут погибнуть!».

Схватив дочку за руку, Геня побежала. За ней в надежде рванули другие. Немцы стали стрелять сразу в воздух, потом по людям. Но девочка с мамой уже были далеко, в недосягаемости от немецких пуль.

– В день, когда мы вырвались на свободу, как раз убили гауляйтера Вильгельма Кубе и в гетто проводили облаву за облавой. Мы отправились в сторону Ракова, к партизанам. Когда шли через «русский» район Минска, нам вслед кричали: «Жиды идут!». А один парень даже сорвал с меня шубку и потребовал от мамы денег.

Мы бежали из гетто не одни, мама спасла оттуда несколько подростков.

Так все вместе они добрались к партизанам.

– Я везучая! – улыбается  Нелли Григорьевна.

Для Нелли и ее мамы остались позади 2 года и 7 месяцев Минского гетто. Впереди их ожидали холодная осень и зима в шалашах и землянках партизанского отряда и одна на всех – надежда. И потом – радость освобождения, возвращение с фронта отца и новая, мирная жизнь.

В войне брода нет

Науму Хейфецу судьбой было отмерено столько горя и бед, что их, казалось, не уместить и в несколько человеческих жизней. Ему пришлось пройти не только ужасы Минского гетто, но и пекло концлагерей Освенцима и Майданека.

Пройдя все круги ада, Наум Аркадьевич не сдался, пережитые испытания не сломили его дух, сделав его твердым, как сталь. Правду говорят: что нас не убивает, то делает только сильнее. В том, что это работающая аксиома, мы убедились, когда через пару часов после встречи с Нелли Шенкер зашли в гости к Науму Аркадьевичу.  Дверь квартиры по столичной улице Осипенко открыл хозяин, подтянутый, моложавый, доброжелательный, со спокойным, уверенным взглядом, в свои 95 он выглядел не старше 70 – на порядок моложе сверстников. А еще Наум Аркадьевич удивил знанием цифр, дат, событий и деталей 77-летней давности, как будто только вчера вернулся из сумрачного прошлого ушедшей войны.

В июне 1941 Науму исполнилось 18. Как бывает в этом романтичном возрасте, он был влюблен. Утром 22 июня отправился на свидание к девушке, которая работала в пионерском лагере. Только вечером, возвращаясь домой, на железнодорожной станции узнал, что началась война...

– Минск бомбили 24 и 25 июня. Видел, как сбивали самолеты, как из одного спрыгнул на парашюте на огороды летчик, – вспоминает с документальной точностью чуть ли не каждый день военного лихолетья Наум Аркадьевич. – Массовой эвакуации перед оккупацией не было. Да, из Минска эвакуировали предприятия, но не людей, – с горечью отмечает наш рассказчик и, сделав паузу, продолжает: – Итак, началась оккупация. В Минске перестали работать телефоны, радио. Не было света и воды. Слухи ходили самые разные.

...Из семьи Хейфец в городе остались почти все: мама Татьяна Наумовна, две сестры: старшая Елена и младшая Реббека (Рита), а еще маленький племянник, Ленин сын, муж которой получил после института назначение в Ленинград. Глава семейства Арон Ефимович, работник железной дороги, по путевке отправился в Сочи, чтобы успеть туда в назначенный срок – 22 июня. Уехал на 2 дня раньше начала войны. А когда узнал, что в Минск вошли немцы, поспешил домой, да дальше Вязьмы не получилось: сюда уже не ходили поезда...

Так что главой семьи стала Татьяна Наумовна.

Нужно было как-то выживать. Наум стал работать маляром на продовольственной базе. Пока малярных работ не было – был в подсобных рабочих, носил воду для каменщиков. К тому времени сформировалось гетто, и семью Хейфец переселили в так называемый район специалистов. Определили одну комнатушку на две семьи с соседом-электриком, на каждую из семей пришлось по кровати. Так Татьяна Наумовна, Наум, Рита, Лена и ее малыш спали в одной постели.

Рядом с узниками гетто на стройке трудились военнопленные. Однажды к Науму подошла женщина, попросила его передать штатскую одежду для троих военнопленных. Он передал, однако через день узнал, что бежать пленным так и не удалось  – убили.

Расстрелов становилось все больше, жизнь в гетто с каждым днем – все тяжелее и голоднее. Татьяна Наумовна с детьми стала искать возможность уйти в лес.

– Но в партизаны было тяжело попасть, – рассказывает Наум Аркадьевич. – В них евреев не брали. Но мы знали о двух еврейских отрядах – братьев Бельских и Зорина, где были и боевые подразделения, и семьи партизан. Однако у нас не получилось бежать, хотя договоренности были...

Вместо партизан Наум попал в другой лагерь.

– Когда мы были на расчистке улиц, подъехали крытые брезентом машины и всех увезли в лагерь СС, организованный на месте бывших казарм, – рассказывает Наум Аркадьевич. – А руководил всем этим кошмаром сын белогвардейца, окончивший в Германии школу СС, некто Городецкий. В первый же день он ради потехи застрелил пятерых.

...Новичкам лагеря поставили задачу: разобрать чердак разрушенного здания, вручную, без ломов и лопат. Того, кто не справлялся, Городецкий, ругаясь отборным русским матом, лупил шлангом, избивал до полусмерти. Двоих даже застрелил. Очередь экзекуции дошла и до Наума. Избив парня, Городецкий приказал ему: «Беги!». Наум побежал, ожидая выстрела в спину. Однако его остановил немецкий солдат с лопатами и кирками, дал ему инструменты, мол, копай могилу. В вырытую могилу приказали сложить расстрелянных, один человек еще дышал. «Добрый» фашист автоматной очередью  добил беднягу, его кровь с мозгом брызнула на копавших...

После изнурительной работы пришло время обеда. Изможденные и избитые узники стали в очередь за кашей из каких-то отбросов, которую и едой-то трудно было назвать.

– Увидев, что один из нас встал второй раз в очередь, Городецкий отобрал четверых, самых сильных пленных, чтобы они держали бедолагу, а остальным, а нас было не меньше 60, приказал нанести ему по 25 ударов шлангом. Бил и сам, пока парень не перестал дышать...

Вскоре лагерь обнесли двумя рядами колючей проволоки. Установили смотровые вышки. Его первых насельников только через четыре дня нашли родные. Мама Наума пришла увидеться с сыном. Идя на его голос, она смотрела мимо – не узнала, настолько избитым и опухшим был ее дорогой сынок.

...Через несколько дней Наум обратился к врачу, которого ежедневно приводили из гетто.

– У меня был температура, и врач отпустил меня… домой. Пожалуй, это был единственный случай, когда вот так просто удалось вырваться из лагеря СС. Позднее всех, кто заболевал, расстреливали, – заметил наш рассказчик.

Когда Наум вернулся домой, мама позвала знакомую, которая до войны работала главврачом поликлиники охраны материнства и младенчества. Она у юноши обнаружила рожу, которая и дала высокую температуру.

– На следующий день в гетто была облава на мужчин. Расстреляли 10 тыс. человек. В нашу квартиру не зашли. Случайно.

Пока Наум был в лагере СС, на еврейской бирже труда провели вторичную перепись населения, в которую он не попал. Татьяна Наумовна стала искать выходы на партизан, парня на это время  приютила добрая душа – врач, которая лечила у него рожу, Любовь Сироткина.

Однажды, 6 ноября 1941 года, полицаи и немецкие солдаты окружили гетто. Семья Наума спряталась на чердаке одноэтажного здания по улице Островского, которое, кстати, и сейчас стоит. Там пробыли до 12 ноября, без воды и еды. Когда вышли в город, узнали, что фашисты расстреляли массу людей, а само гетто поменяло контуры.

Хейфецы стали жить у знакомых. Наум с Реббекой работали, съедая одну похлебку на двоих, а вторую относили матери и племяннику (старшую сестру убили).

Раз за разом гетто сотрясали погромы, но оставшимся в живых членам семьи Наума удавалось спастись. Быть вместе им долго не пришлось, однажды, когда Наум и Реббека четыре дня ночевали на работе, а потом вернулись домой, то не нашли ни матери, ни племянника. Только запекшаяся на одеяле кровь рассказала о том, что их больше уже нет в живых...

За три месяца до ликвидации Минского гетто Наум опять попал в лагерь СС, откуда потом, вместе с другими, его вывезли в Люблин, на окраине которого был концентрационный лагерь Майданек. Из Майданека их отправили в Освенцим. Женщин и детей, а также больных отравили в газовых камерах. А тех, кто годился в качестве рабсилы, в это число попал и Наум, погрузив в вагоны, отправили возить вагонетки с огромными кусками породы.  Работали в две смены, с 8 утра до 8 вечера и ночью, когда разработки освещали прожекторы.

Освободили их американцы.

– Нас помыли, постригли, потравили вшей. А вот поесть толком не давали, все пичкали разными отварами. Думал, голодом хотят заморить, – вспоминает Наум Аркадьевич. – Однако именно это нас и спасло: наедаться месяцами голодающему было смертельно опасно.

Потихоньку бывший узник концлагеря стал выздоравливать. Немцы теперь перед ним снимали шляпу «Гутен морген!», а главврач спешил спросить: «Какие пожелания, претензии?»

– Хочу послушать радио! – потребовал Наум.

Так 5 мая в 11:30 он в первый раз после долгих лет услышал знакомое «Говорит Москва!».

Фото Александра Пониматко, Оксаны Манчук